выходить не будем, — принял решение Хармид. — Заночуем в горах, чтобы долина просматривалась. Если погони нет, утром спустимся.

До вечера пробирались между глинистыми холмами по дну оврагов, где гравийные осыпи сбегали к мутным родниковым натекам. На лысые верхушки старались не взбираться, чтобы зря не маячить под ясным лазоревым небом.

Памфил подстрелил утку. Быстрая Рыбка поделилась водой из горлянки. Она то и дело поглядывала на Хармида, пытаясь понять, какие чувства тот скрывает за хмурым выражением лица.

На закате иларх пустил коня вверх по склону холма. Беглецы остановились в ложбине, со всех сторон закрытой кустами. Внизу бежевыми складками бугрились холмы. Среди редких пятен зелени серой змейкой бежала дорога.

Хармид долго не отрывал от нее взгляда. Ничего необычного: нагруженные навозом арбы, группы устало бредущих крестьян, пастухи гонят домой отары… Он уже собрался подсесть к костру, от которого доносился запах ячменной каши, как вдруг заметил облачко пыли.

Со стороны Феодосии во весь опор мчались всадники.

"Погоня", — понял он.

Позвал Памфила. Язаматка подошла сама. Беглецы уставились на дорогу.

— Что они тут забыли? — спросил Памфил.

Иларх пожал плечами:

— Вроде у Ксенократа перемирие с таврами.

— Вот именно. Раз полезли в горы, значит, кого-то ищут. Кого? — рассуждал Памфил.

Хармид молчал: что говорить, если и так понятно.

"Эх, Медонт, Медонт…"

Он лёг под камнем, накрылся бурнусом. Уставился в ночное небо, пытаясь понять, зачем судьба его сюда забросила и что ждет впереди. Одно было ясно: с прежним хаосом покончено раз и навсегда. В Гераклее он начнет новую жизнь, займется каким-нибудь ремеслом… Да хоть оружейным — в мечах и копьях он толк знает. Теперь у него есть девчонка, ладная, преданная, послушная…

Быстрая Рыбка словно прочитала его мысли. Тихо скользнула под бурнус, прижалась всем телом. Он не отстранился, сначала замер, соображая, что теперь со всем этим делать. Потом шумно вздохнул и навалился на нее…

Памфил улыбнулся в темноте. Натянув пегас поглубже, перевернулся на другой бок, чтобы не смотреть на срамоту.

3

Орпата припал к шее коня. Сполз набок, но держался в седле. Спрятался. Казалось: еще немного — и свалится. Шептал: "Тихо, тихо, не торопись…"

Спина ныла от неудобного положения, ноги устали, но другого способа подъехать на расстояние броска аркана, не спугнув диких тарпанов, он не знал. Так всегда делали родичи — дед, потом отец, братья.

Одной рукой сколот крепко держался за узду, в другой сжимал свернутый кольцами аркан.

Конь приближался к стаду с подветренной стороны — медленно, шаг за шагом. То и дело наклоняясь к земле, чтобы сорвать губами пук травы. И вдруг заржал, почуяв кобылиц. Те молчали, делая вид, будто не слышат. Жеребцы похрапывали, не спуская с него глаз. Черные злые глаза, спутанные гривы, короткие мощные ноги.

Наконец подал голос вожак — хрипло, низко, грозно.

"Давай, — уговаривал Орпата коня, — еще немного".

Внезапно вожак встал на дыбы, забил ногами. Стоявшие рядом кони отскочили в стороны. А он уже загребал землю копытом, готовясь к драке.

И вот сорвался с места, понесся на чужака. Двое молодых жеребцов метнулись следом.

Орпата резко выпрямился, переложил аркан в правую руку.

Конь под ним дрожал от возбуждения, но слушался хозяина.

Вожак шарахнулся, поняв, что это западня. Оскаленная морда в сторону. Взмах гривы. Глаза бешеные. Клубок черных мышц перекатывается в беге. Свернул, понесся прочь. Молодые тарпаны замедлили бег, но первый уже рядом.

Выдохнув, Орпата выбросил руку с арканом. Петля зазмеилась в воздухе, опутала шею жеребца, натянулась. Тот остановился, замотал головой. Испуганный табун помчался прочь. Скоро в степи остались только единоборцы.

И началось.

Тарпан подскакивал на всех четырех ногах, мотал головой из стороны в сторону, пытаясь сбросить петлю. Орпата не отпускал, тянул к себе. Так и скакал за ним, не ослабляя хватки.

Под вечер жеребец остановился, опустил морду — вроде сдался.

Орпата соскочил на землю. Рывок головой — и он упал. Почувствовав слабину, тарпан помчался, волоча за собой человека. Сколот вцепился в аркан — не отпускает. Ударился плечом о камень, вскрикнул от боли — но держит.

Тарпан остановился, снова мотает головой. Орпата поднялся. Все тело ноет, содранную щеку саднит, плечо как чужое. Обвязал аркан вокруг поясницы — для верности.

"Не отпущу!"

Так продолжалось до заката. Сколот гонял жеребца по кругу. Тарпан то смирялся с участью, то пытался освободиться. Но с каждым разом все слабее, безнадежнее. Наконец, встал, тяжело дышит. В глазах тоска.

Человек приблизился, скручивая аркан кольцами.

Тарпан покосился на него, взбрыкнул в последнем рывке и затих.

Орпата положил руку на лоснящийся круп, чувствуя, как под ладонью колотится сердце. Жеребец терпит. Морда в пене.

Возвращались долго, уже под звездами. Тарпан уныло брел подьездком, безучастный ко всему, побежденный. Победитель был сам еле живой от усталости. Но довольный: все получилось.

Конь снова заржал, почуяв дом. Вот и кибитки. Навстречу с лаем бегут собаки. Узнали, завиляли хвостами. — Орпата! — позвала от костра мать. — Тебя Октамасад спрашивал.

— Что хотел?

— Не сказал. Сходил бы ты…

Орпата откинул полог шатра. Номарх сидел на ковре вместе с энареями. Пустой трон раскорячился паучьими лапами. В жаровне мерцали угли. Набеленные лица с черными кругами вокруг закатившихся глаз казались безжизненными масками.

Энареи камлали.

Он вышел, уселся на землю, наблюдая, как по небу над Меотидой скатываются светлячки.

Когда внутри шатра стихли завывания, его позвали.

Энареи смотрели осмысленно. На алтаре мрачно жмурилась отрубленная гусиная голова. Вспоротая тушка растопырила лапы, потроха расплылись склизкой кучкой по камню. Рядом закручивались спиралью полоски ивовой коры.

Орпата знал обоих: худого горбоносого Абарида и круглолицего Сенамотиса.

— Змееногая говорит: степь большая, есть куда уйти, — проскрипел Абарид.

— А то я не знаю, — удивился номарх. — Что еще она говорит?

— Пусть сова дерется со львом, сколоты должны стоять в стороне, — мрачно пояснил Сенамотис.

Октамасад вопросительно взглянул на вошедшего.