Фроссар сначала возвратился в Саргемин. Там он услышал о поражении Мак-Магона при Фрёшвийере и после этого без каких-либо консультаций с Лебёфом или Базеном решил, что нет смысла оказывать противнику сопротивление. Единственная возможность, как считал Фроссар, – возвратиться в Мец, затем забрать бригаду, которую Фейи держал в резерве в Саргемине, и продолжить марш, но не в соответствии с расчетами Базена, для соединения с силами 3-го корпуса в Каданброне, а на Пюттеланж, находившийся в 13 км юго-западнее, куда он добрался лишь днем 7 августа. Его солдаты взмокли от пота, они еле держались на ногах от голода и недосыпания. Палатки, снаряжение и полевые кухни так и остались на поле битвы, и, поскольку колонны следовали в другом направлении, через Сент-Авольд, ни о каком войсковом подвозе и мечтать было нечего. Провиант поступил лишь 8 августа, да и то за счет закупок на местах, но при отсутствии возможности надлежащего приготовления пища была практически несъедобна. Неудивительно, что боевой дух солдат Фроссара упал до нуля. «Сосредоточение в Меце, с его огромным и изрытым траншеями лагерем, – писал он Базену 8 августа, – необходимо, как залог нашей безопасности. То же самое можно сказать и относительно Лангра, три корпуса из Эльзаса должны сосредоточиться там, и только там. Я надеюсь, что только так мы выберемся из этого хаоса. В противном случае, – мрачным прогнозом заключил он свое послание, – империя потеряна».

Своим решением, принятым в железнодорожном вагоне на вокзале в Меце утром 7 августа, Наполеон III фактически признал свое поражение. После этого он, уйдя в себя, предался горестным размышлениям, и это почувствовали в войсках, воспринявших жест императора не как сложение с себя командных полномочий и перепоручение их другим, более решительным и компетентным военным, а как решение о дальнейшем проведении кампании. В Меце не было тех, кто подобрал бы бразды правления, брошенные Наполеоном III. Даже Базен, когда они оказались у него в руках, так и не удосужился понять, что ему доверили контроль над вооруженными силами, и этот вакуум власти способствовал нагнетанию во французской армии пораженческих настроений, причем не оправданных военной обстановкой. Решение, принятое в главной ставке французов, было панической реакцией морально сломленных военных, ищущих безопасность в поспешном отступлении.

Но такое решение только лишь породило новые проблемы. Куда идти армии? Она уже была расколота натрое решением Мак-Магона отступить не на Битш, а к верховьям Мозеля, где он оказался отрезан и от Дуэ в Бельфоре, и от Базена на Сааре. Одни только стратегические соображения диктовали Базену отступать на юг, на Лангр, где войска могли бы сосредоточиться и угрожать флангу любого немецкого наступления на запад и, возможно, даже наголову разбить 3-ю армию, разгромить ее так, как пруссаки Мак-Магона, что привело бы в истинный восторг кронпринца. Но стоило Базену предложить этот план Наполеону III, как тот даже отказался выслушать маршала. Это было невозможно с политической точки зрения: это означало бы отказ от Парижа, а удержание и сохранение Парижа, еще с дней Ришелье, составляло основу французской военной мысли. Наполеон III, как представляется, забыл, что Париж был укреплен весьма основательно, и вопрос о его защите не зависел столь сильно от стараний войск. Но если Базену не нужен был Мак-Магон, то Мак-Магону нужен был Базен. И заручись он поддержкой Базена, смог бы сосредоточить силы восточнее Шалона, потому что сосредоточить войска в Меце означало вынудить Мак-Магона предпринять рискованный фланговый марш через фронт наступающего противника. Если бы Базен остановился в Меце, а Мак-Магон отступил бы к Шалону, это просто заставило бы окончательно разделить войска французов на две неравные группировки, предприятие опасное уже в силу того, что они не могли оказывать друг другу поддержку. Но вернуться в Шалон всей армии, что так настойчиво рекомендовал Оливье в своей телеграмме 7 августа, возымело бы весьма негативные политические последствия, по своей значимости ничуть не уступавшие сдаче противнику Парижа. Целую неделю французы не могли принять одно из двух нелегких решений. На какой-то момент Наполеон III был готов позволить возобладать внутриполитическому фактору, излагая свою стратегию. Он принял протесты Оливье и отменил приказ на отступление войск на Шалон. Вместо этого он избрал целью Мец. Добраться туда было бы непросто для Мак-Магона и совершенно невозможно для корпуса Феликса Дуэ в Бельфоре. В результате Дуэ велели остаться там, где он находился. Канробер же вернется в Париж и там сформирует костяк новой армии.

Это перекраивание плана, которое не могло не потянуть за собой неразбериху в войсковом подвозе, происходило предельно неумело. Лебёф узнал о нем только на следующий день, когда все приказы на отступление к Шалону уже были составлены. О Базене в командной цепочке просто позабыли, так что в итоге Л ад миро получил противоречивые приказы: от Базена – присоединиться к нему в Сент-Авольде и от Наполеона III – отступить непосредственно к Мецу. Чуть позже Лебёф сам запамятовал, что гвардия подчинялась не Базену, а являлась частью резерва императора, и когда Базен осведомился, можно ли ему выслать гвардию вперед, обогнав свои измученные переходами и еле ползущие в Мец войска, Лебёф раздраженно бросил ему в ответ: «Вы – единственный человек, отдающий приказы, – делайте то, что считаете необходимым в данных обстоятельствах». Таким образом, когда 9 августа его командование 2, 3 и 4-м корпусами было подтверждено указом императора, а генерал Декан принял командование 3-м корпусом, у Базена были веские основания поставить под сомнение рамки предоставленных ему командных полномочий.

К 9 августа Базен и Лебёф получили четыре армейских корпуса, дислоцированные на левом фланге на позициях вдоль реки Нид в 15 километрах к востоку от Меца. Хотя операция по преследованию французов проводилась силами одних лишь кавалерийских разъездов, отступление больше напоминало паническое бегство. Постоянные ложные тревоги не давали солдатам как следует поесть и вынуждали постоянно хвататься за оружие. Отсутствовал надлежащим образом организованный арьергард: кавалерийские полки, обученные в традициях кампаний в Африке, в соответствии с которыми небольшим группам не рекомендовалось отходить слишком далеко, постоянно оставались под защитой пехотинцев, препятствуя или невыносимо замедляя передвижение. Несмотря на все увещевания командующих корпусами, конница оказалась не способной ни предоставить сведения о противнике, ни защитить собственные войска, и, таким образом, прусские разведчики отслеживали передвижения французов, причем делали это демонстративно и даже дерзко, что приводило французов в бешенство. И, наконец, к всеобщей растерянности, физической усталости, голоду и страху прибавилась новая беда – ненастье. Вечером 8 августа, когда еще одна дивизия прибыла в район расквартирования, ее направили на огромное поле, на котором полкам предстояло разбить лагерь. «Поле это напоминало озеро глубиной сантиметров пять. Солдаты, едва передвигавшие ноги от усталости, просто клали походные ранцы и усаживались на них, а многие просто так и заснули, невзирая на то, что промокли до нитки… посты боевого охранения никто не выставлял, полки сбились в кучу». Жалобами на невыносимые условия в биваках и на марше пестрят все донесения. Командиры дивизий по завершении изнурительных маршей вдруг обнаруживали, что район расквартирования уже занят другими дивизиями, они пытались протестовать против вопиющей нерадивости штабистов, но тщетно. В конце концов заявили о себе зловещие признаки падения дисциплины. Один командир дивизии сообщил «о некоторой тенденции к недисциплинированности, мародерству и даже грабежам местных жителей, которые, как мне представляется, остановить уже невозможно. Когда солдаты прибывают в деревню, усталые, голодные, вполне естественно, что они стремятся заполучить дрова для костров, солому, чтобы было на чем спать». Вот до какой степени может деградировать армия даже до вступления в бой.