А вот теперь – богу душу отдал, – мой взор наполнился и заблистал послушною слезой. – Но перед кончиной – а умирал, слава богу, легко – покаялся. Сказал: «Не прав я был с бывшей своей. И с сыночком, что от нее. Надо бы найти их, исправить несправедливость». И вот теперь я волю его исполняю. Ищу.

– А тебе-то зачем? – полюбопытствовала дама.

– Хочу, как отец завещал на смертном одре, чем-то с братцем сводным поделиться.

– Так ведь если ты его НЕ найдешь, тебе же лучше, – испытующе произнесла дама. – Больше ж достанется.

– Да что вы! – со всей искренностью произнесла я. – Бог ведь все видит! Он рассудит.

– Ладно. Что искать-то будем?

Я мысленно возликовала. Дама вовлеклась настолько, что вознамерилась помочь.

– Для начала – запись о заключении брака.

– Как твоего отца, говоришь, звали?

– Кирсанов Павел Петрович, шестьдесят восьмого года рождения. А кто невеста, я не знаю даже приблизительно. И когда дело было. Но искать надо, начиная года с восемьдесят шестого, с его восемнадцатилетия, он молодой был да ранний.

– Ладно, жди.

– А чтобы вам слаще искалось, вот вам к чаю, – я протянула в окошко небольшую, но роскошную коробочку конфет.

– Ой, да что вы, не надо.

– Берите-берите.

Думаю, если б не моя жалостливая история, а, напротив, я прямо в лоб стала бы у служительницы о Кирсанове выспрашивать, не пятьюстами за коробку дело бы обошлось, а многими тысячами.

Еще одно доказательство, что креативность в нашем деле (да и по жизни вообще) важнее, чем тугая мошна.

Через десять минут поисков дама выдала результат: Кирсанов Павел Петрович заключил брак в здешнем, Первом московском («Пушкинском»), загсе восемнадцатого июля одна тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года с гражданкой Ростиславлевой Юлией Валерьевной, 1969 года рождения, прописанной по адресу: Москва, переулок Урицкого, дом семь, квартира сорок два. После свадьбы Ростиславлевой присвоена фамилия Кирсанова.

– Спасибо! Спасибо вам большое! – чуть не со слезами на глазах возблагодарила я.

– А дальше ты в паспортном столе, по месту прописки жены, братика своего ищи, – напутствовала меня служительница.

* * *

Я вернулась к своей машине. Мне представился восемьдесят седьмой год, начало перестройки, и два милых юных существа, ему – девятнадцать, ей – восемнадцать, принадлежащих к высшим кругам советского общества, заключают здесь брак. Пьют шампусик на крыльце, а потом едут на «Чайках» в «Славянский базар». Впрочем, нет, шампань на крыльце – это вряд ли; как раз шла горбачевская антиалкогольная кампания, и они, дети тогдашней элиты, обязаны были пример верноподданничества подавать…

И вот минуло тридцать лет – и нет ни Советского Союза, ни автомобилей «Чайка» и «Волга», ни тогдашней элиты, и позабыта антиалкогольная кампания, и мертв уже один из тех юных брачующихся… А что второй? Точнее, вторая?..

Я посмотрела по карте в телефоне столичный переулок Урицкого, где прописана была новобрачная Ростиславлева. Теперь такого названия не существовало, его заменило новое/старое имя Февральский. Я определила, какой райотдел тот район окормляет, и отправилась в тамошний МФЦ.

Там я изобразила сцену вторую из слезоточивой мелодрамы «Пропавший сводный братик» и наконец узнала и впрямь драматическую, если не трагическую историю. Она вставала за сухими строками жизнеописания:

Я немедленно позвонила и доложила о своих изысканиях Пашке.

Надо заметить, что мой босс, с одной стороны, все мои достижения воспринимает как должное. (А раскрутить за полдня историю целой семьи, причем четвертьвековой давности – это ли не достижение!)

Но с другой, Пашка и на добрые слова в мой адрес не скупится.

Вот и сейчас бросил:

– Молодец, Римма Батьковна! Хорошая работа! И вот, слушай теперь: надо…

Я так и знала, что одним поиском данных тридцатилетней давности дело не ограничится.

Вечером все обитатели дома снова сошлись за обеденным столом в большой гостиной.

Теперь недоставало умершей Антонины Николаевны, не пришла и соседка Елена Сергеевна Одинцова.

Зато моего полку прибыло. Приехала моя помощница-секретарша, рыжуха-секси Римка. Я был рад видеть ее, такую милую, в окружении если не враждебном, то, совершенно точно, подозрительном.

Настроение у собравшихся было, откровенно говоря, самое паршивое. Две смерти в одном доме в течение двух суток. Это было как-то слишком.

Слуги подали горячее. Николай Петрович откупорил и разлил водку – помянуть свою новопреставленную матерь Антонину Николаевну.

Выпили. Постепенно завязался общий разговор.

Константин Пятихатов (возлюбленный Марии Кирсановой-Огузковой), ничтоже сумняшеся завел разговор:

– Кто же теперь будет наследником всего огромного имущества Павла Петровича? Раз матери тоже не стало? Кто получит половину этого дома? Квартиру на Садовом кольце?

– По закону выходит – унаследует Николай, – молвила ему в пандан Мария. – Брат родной покойного Павла. Ты доволен, Николаша? Разбогатеешь теперь. Сам весь здешний дом займешь? У тебя, вона, семейка-то растет. Или продашь братнину половину? Или весь особняк целиком загонишь? А квартиру на Новинском? Тоже реализуешь, а? Она на миллионы долларов тянет. Или сдавать будешь? И еще мы про коллекцию какую-то разговоры слышали – может, поведаешь, что к чему?

И Николай Петрович, и Фенечка в процессе этого монолога метали на Марию злобные взгляды.

Но тут неожиданно попросил слова Евгений. Он даже встал и призвал к тишине. Момент, странное дело, выглядел торжественным. Все обратились в слух. Фенечка на правах хозяйки стала переводить краткое содержание речи Майклу-Мигелю.

– Прежде всего, я хочу извиниться. Перед всеми вами. А особенно перед тобой, Аркадий. Когда два года назад мы с тобой познакомились в оксфордском ресторанчике «The Head of the River», где я, как ты помнишь, подрабатывал официантом, можно было подумать, что наше знакомство стало следствием чистой случайности. Да, в каком-то смысле это так. И, конечно, никак и никем не подстроено, что мы с тобой оба оказались в одно и то же время студентами столь престижного универа. Однако личное наше знакомство произошло намеренно – с моей стороны. Ты уж меня извини за это. Другое дело, что ты, Аркадий, оказался милым человеком, и я отнюдь не кривил душой, когда предложил стать моим «рум-мейтом». И позже, когда начал – совершенно искренне – называть тебя (и считать!) своим другом. Я бесконечно рад, что мы подружились, и я надеюсь, ты простишь мое изначальное маленькое лукавство, и мы продолжим наши добрые между собой отношения… Кое-кто, кстати, может подумать, что я злоупотребляю гостеприимством этого дома… И, возможно, вы спрашивали себя: почему это я решил оставаться под его крышей даже после того, как случилось наше несчастное недоразумение с Павлом Петровичем, о котором многие из вас осведомлены. И дело тут заключалось не только в том, что покойный Павел Петрович вызвался компенсировать расходы по моему излечению… Нет, тут все непросто… Я, как многим присутствующим известно, – сирота. Воспитывался в приемной семье в Тверской области. Мои новоявленные родители никогда не изображали, что они мне родные. Честно говорили мне, что моя мать умерла, и только просили не наводить о ней справки, пока я не окончу школу. Но вот когда я поступил в универ в Москве, я узнал, наконец, как звали мою родную, к сожалению, так рано погибшую мать: Юлия Ростиславлева, в замужестве Кирсанова.