А Кирсанов, как всегда от ее кокетства, терял голову, восклицал: «Животную!!!» – и хватал за попу и прочие места и тащил в койку. И вообще, любил он ее, особенно в первые годы их сожительства, с такой силою, что она всерьез тревожилась: вот хватит сейчас старичка удар – и что она с ним будет делать? И куда она вообще без него?

Но это будет позже, а пока, в десятом-одиннадцатом классе школы, Фенечка уже многое о себе понимала. В том смысле, что знала себе цену и здраво осознавала, что ей требуется от жизни – и что та может ей дать.

Понимала, к примеру, что свои таланты, пусть и в минимальном размере имеющиеся, надо не пускать на ветер, пренебрегая ими или расходуя по пустякам, а, напротив, тщательно в себе пестовать – и использовать во благо. Так и с живописью: родилась она с умением чувствовать цвет, свет и перспективу, умеет худо-бедно выразить на бумаге действительность – прекрасно! Значит, надо этот талант поставить на службу – нет, не людям и не абстрактному человечеству, а прежде всего самой себе. И – для начала – поступить благодаря тому в умеренно престижный и далеко не самый пыльный вуз, получить со временем диплом.

Правда, и с высшим образованием можно горбатиться за малую копеечку, как мамаша, – но при соответствующих навыках и, главное, корочках горизонты, согласитесь, поднимаются выше, возможностей становится больше. К тому же – сам процесс учебы. Где еще можно захомутать перспективного (образно говоря) лейтенанта, чтобы сделать его впоследствии, в процессе семейной жизни, генералом? А то и маршалом?

У мамани подобный вариант не прошел. Папаня по первости очень в маманю влюбился. Безумно. Даже с собственной семьей порвал – точнее, с бабушкой, дед-дипломат умер к тому времени. Переехал даже из столицы к мамане в Кошелково. Хоть и ближний, а пригород. Стал «замкадышем» и их с сестрой таковыми сделал. А бабушка, как бы в отместку за неудачную женитьбу сына, в эмиграцию отчалила.

Да только у матери с отцом в итоге не нарисовалось. Только охомутала она своего лейтенантика, только довела его, если переводить на язык воинских званий, до майора или подполковника – как он фигак, подлец, и соскочил! Подумать только, как несправедлива жизнь бывает!

Опять-таки, если продолжать тему о юных лейтенантах. Никогда не нравились Фенечке ровесники. Что в них хорошего? Прыщавые, озабоченные, без гроша в кармане.

То ли дело старички. Может, потому, что папаша ее в нежном возрасте бросил, недолюбил, недоласкал, всегда тянуло ее к мужчинам сильно старше. Они, как правило, при деньгах. Ухоженные, с хорошими машинами, хорошо пахнущие. И не дыбятся немедленно своими чреслами, не лезут всеми своими руками под юбку. Играют достойно, по правилам. Ведут партию спокойно, неторопливо. И очень рады и благодарны обычно бывают, когда любовь случается. И благодарность их не знает границ – в соответствии, конечно, с наличными финансовыми возможностями. А они, эти денежные способности, в любом случае гораздо выше, чем у одноклассников-однокурсников.

Тут еще какой момент: надоела Фенечке ко времени поступления в институт ее собственная матерь. И проживать с ней под одной крышей тоже страшно утомило. Не то чтобы родительница ее угнетала или третировала. Нет, не наказывала, не ругала, непомерного контроля или завышенных требований не предъявляла. Напротив, мамка была спокойна, непритязательна, сосредоточена на самой себе. До рассвета вставала, варила себе полезную овсяную кашку (и дочерям впихивала), маршировала на станцию, ехала на работу. Возвращалась поздно, порой с запахом алкоголя. Иногда и вовсе не приезжала из Москвы, оставалась у кого-то ночевать – правда, дочкам непременно об этом по ходу дела сообщала, не загуливала безоглядно.

Да и квартира вроде неплохая. По кошелковским меркам – даже богатая. Гигантская! Лебединая песня папашки перед уходом из семьи. Купили в новом доме, на стадии котлована, поэтому получилось на круг недорого. Волновались по ходу дела, что подрядчик улизнет и станут они обманутыми дольщиками, как многие другие тысячи, – но нет, обошлось, дом выстроили, даже сдали, разве что с опозданием на два года, но кто там считает! Получили ключи, отец собственноручно делал ремонт, они с мамашкой ездили по «Леруа» и строительным рынкам в поисках унитазов и обоев – счастливое время! Если, правда, не считать, что именно в тот период у отца все и закрутилось с Лизочкой, и именно там, как впоследствии выяснилось, на надувном матрасике, на бетонном неотделанном полу в новой квартире папаня с новой своей женщиной впервые и принялся грешить.

Поэтому квартирка новая неприятный осадочек приобрела. Оскоминку такую кисленькую. Хорошо еще, папаша не стал на нее требования предъявлять. Как благородный человек, собрал чемоданчик и ушел. Как раз новоселье сыграли – тут он мамашу и огорошил.

А квартира – да. Если не считать горького чувства от измены, то все хорошо. На двадцатом этаже. Четырехкомнатная. Из кухни-гостиной – панорамный вид на четыре стороны: и лес тебе, и поле, и речка Клязьма – с одной стороны, и жилой квартал, и железная дорогая со станцией, и шоссе – с другой.

Но теплоты в квартире не было. И уюта тоже.

Вечно бардак, посуда грязная, неубрано, на карнизах паутина висит. Маманя никогда любовью к порядку не отличалась, а тут и вовсе на чистоту махнула рукой. У сестрицы тоже опрятность – не первая добродетель. А Фенечка – что, нанялась за ними убирать? Ей и так сойдет.

Короче, невзирая на новизну, и ремонт, и вроде разумную организацию пространства, не хотелось в тех апартаментах надолго задерживаться. Мечталось оттуда поскорее куда-нибудь свалить.

Тут и сестрица старшенькая подала соответствующий пример. Захомутала, ни много ни мало, итальянца. Быстренько окрутила своего Родриго, и фьюить – они отбыли… Правда, нет, не в солнечную Италию, а в не менее солнечный (но гораздо более прохладный) город Тобольск, где бодрый житель Апеннин служил по контракту. А Кристинка, старшенькая сестренка, как верная декабристка, за ним последовала.

Но декабристка-то декабристкой, а Фенечка заметила, как Кристи бархатной ручкой своим суженым-ряженым помыкает. И сразу подумалось: мне бы так!

Вот с такими примерно идеями по жизни Фенечка в год своего восемнадцатилетия поступила обучаться графическому дизайну.

И Николая Петровича Кирсанова она поэтому приметила сразу. (И еще благодаря одному обстоятельству, о котором ниже.) Она на него внимание обратила, как только он в аудиторию впервые вошел. Статный красивый папик, совершенно не обрюзглый, волосы – соль с перцем. Элегантная бородка, совершенно не запущенная, хорошо ухоженная. Длинные красивые пальцы, ни разу не выцветшие яркие синие-синие глаза. Вдобавок опыт. Возраст. За плечами несомненный талант, наработанные связи. Такой мужчина, окажись он рядом и в твоих руках, может многое дать.

Нет, при виде него она не то чтобы затрепетала или там хотя бы приятное волнение ощутила. Но – подумала, ясно и хладнокровно: он будет мой. Я хочу, чтоб он был мой. Примерно как рыболов видит в стремнине горной речки особо выдающуюся форель и испытывает неукротимое желание ее на крючок подцепить. Или охотник, что заприметил в чаще леса стройняшку-лань и мечтает подстрелить.