пытался всучить мне её как рабыню для… Этого. Я едва сдержался, чтобы не плюнуть ему в лицо. За кого он меня принимает? Представитель моего семейства никогда бы не притронулся к ребёнку… Кроме дяди Фредерика, но это особенный случай… В итоге я всё равно купил девочку и сделал её своей прислужницей, — гордо заявил Натаниэль.

— Прислужницей? — удивился я.

— Именно так.

— И ты не…

— Нет конечно! Она же ребёнок! Такое может прийти в голову только полному извращенцу!

— …

Серьёзно?

Но ведь…

Мне вспомнились записи в дневнике Натаниэля о том, что он «наслаждался» компанией Хризантемы, потом неодобрительный взгляд служанки. По всей видимости наши сознания всё ещё были немного связаны, поскольку мои мысли перешли Натаниэлю.

— Кларисса всегда была завистницей. Наверное, она просто боится, что Хризантема заберёт её должность. И правильно сделает. Девочка готовит поразительный кофе…

Вот и всё.

— …

…Он же не может мне сейчас врать, правда? Нет… Тогда ситуация вырисовывается чрезвычайно неловкая…

Я начал вспоминать поведение Хризантемы начиная с момента, когда она выстрелила в меня из пистолета. Сперва я думал, что это был шаг отчаяния со стороны замученного ребёнка, но теперь, вспоминая все обстоятельства, вспоминая, что, заверениям Дэвида и заметкам самого Натаниэля команда уже тогда находилась на грани бунта, я вдруг понял, что это он и был. Бунт на корабле.

Затем я вспомнил убийство Рошеля.

Вспомнил удивление и презрения на лице девочки, когда я заявил, что не собираюсь убивать.

…Похоже, всё это время я неправильно отдавал себе отчёт, кто здесь на самом деле страшный волк, а кто — невинная пухлая овечка. Даже немного неловко перед Натаниэлем.

Я прокашлялся и уже думал, что бы мне такое сказать, чтобы сохранить образ, когда Натаниэль неожиданно сам подсказал мне выход из положения.

— А вы… — спросил он, щурясь и с некоторой опаской, в которой, однако, ощущалось волнение. — Призрак, так? Я читал об этом. Иногда после смерти великие пираты превращаются в духов. Они бродят по морям и даже собираются в целые команды.

— Верно… — сказал я. — Ты угадал, Натаниэль. Много лет назад я действительно был великим пиратом.

— Каким? — спросил Натаниэль с горящими глазами. Так ребёнок, фанат футбола, спрашивает, за какой клуб играл его учитель физкультуры — профессиональный футболист по его собственному заверению.

— Этого я тебе не скажу… Пока. Ты ещё слишком незначителен и вообще недостоин, чтобы я мог доверить тебе тайну своей личности. Для тебя это будет опасно, — ответил я таинственным голосом. Глаза Натаниэля на секунду померкли, как звезды, накрытые облачком, а затем вспыхнули ещё ярче, когда он, по всей видимости, стал строить в своей голове самые немыслимые предположения.

— А вы скажете, где зарыты ваши сокровища? — вдруг спросил Натаниэль

— Разумеется.

— Где?

— В Общей истории и Простейшей тригонометрии.

— Ах? — удивился Натаниэль.

— Ты же помнишь, что именно в этих книгах я спрятал песок лайма?..

Классический трюк. Вырезаешь полость в страницах, и книга превращается в тайную шкатулку.

— Используя его бережливо, Натаниэль. Всего я оставил тебе сорок унций песка. Это более чем в сотню раз больше, чем было у тебя изначально. Более чем достаточно для начинающего пирата. Но в ближайшее время я не смогу пополнять его запасы; в ближайшее время я более не смогу повелевать твоим телом. Мои силы на исходе. Уйдёт время, прежде чем я смогу их восстановить. До тех пор я оставляю твой корабль и твою команду на твоё собственное попечительство… Наша встреча была случайной, Натаниэль. Она спасла тебя от верной смерти, даровала тебе второй шанс… Постарайся его не упустить.

Натаниэль на секунду опешил, потом замолчал и серьёзно опустил голову. Я внимательно следил за его лицом.

Наконец он прокашлялся и, смотря себе в ноги, заговорил:

— Я признаю, что возможно был излишне… Самонадеян.

— Самую малость, — заметил я с иронией.

— Самую малость… Впредь я постараюсь исправить в себе данный… Порок.

— Хм.

В этот момент мне захотелось съязвить, сказать, например, что «либо так, либо его в тебе исправит могила», но я сдержался. Было видно, что Натаниэль старается. К тому же я всё ещё чувствовал себя несколько виноватым за то, что всё это время был о нём столь дурного мнения. Никакой он был не тиран — просто высокомерный мальчишка из богатой семьи, который загорелся мечтой и, в отличие от многих других, даже попытался её исполнить, пускай и не с самым лучшим для себя результатом.

— Помни своё смирение, Натаниэль… Помни мои советы… И тогда, возможно…

С каждым словом я делал свой голос всё более гулким, и наконец, оставляя вторую половину фразы Натаниэлю на воображение, покинул его тело.

Я бросил прощальный взгляд на грузную фигуру, которая вздрогнула на стуле, кивнул и спустился на нижнюю палубу. Там я нащупал туннель и вернулся через него в дом на берегу, после чего немедленно свалился на диван.

Целый месяц, даже немного дольше, я провёл в теле Натаниэля; теперь зальная комната и море с другой стороны террасы, накрытое туманной дымкой, казались мне одновременно знакомыми и немного чужеродными. Диван, рабочая комната, арсенал, терраса и картина… Примерно это ощущение испытываешь, когда возвращаешься домой после продолжительного отсутствия, как-то: отпуска на море.

Да, домой… Занятно, но за последние пару дней это место из страшного и таинственного сделалось даже в некотором роде уютным. Впрочем, ни ужаса, ни таинственного у него при этом отнюдь не убавилось.

Я посидел ещё некоторое время на кушетке, поднялся и уже было собирался снова спуститься в подвал, чтобы отправиться в Мир Пирайи, когда лёгкий, едва ощутимый холодок пробежал у меня по спине.

Стоп…

Моё сердце ёкнуло.

Я остановился на месте и ещё раз внимательно осмотрел помещение. Вскоре мой взгляд остановился на картине, которая висела на стене, слева от двери, ведущей в подвал.

Это был совершенно белый холст без единого мазка краски.

Я встал против него и осторожно провёл по нему пальцами. Его ведь не было раньше, так? Нет… Или был?

Иной раз мы не замечаем самых, казалось бы, заметных вещей. Иной раз мы не можем вспомнить, что за лампочки висят у нас в прихожей, или форму люстры обеденного зала, неизменной на протяжении многих лет. Множество лакун испещряют наши воспоминания, которые мы едва ли осознаем, если о них не задумываемся. На секунду в моей голове мелькнуло предположение, будто эта картина, белый непримечательный холст, всегда висело на этом месте… Но затем я понял, что нет… Нет, раньше его не было. Спасибо моей чудесной памяти. Стоило мне только