Во мне вскипает гнев, но я давлю его усилием воли. Собственно, что рассердило меня? Его высокомерие и заносчивость? Нет. Все дело в крохотных семенах сомнения, которые он ухитрился посеять в моей душе.

Близ окна установлена шахматная доска. Он подходит к ней, и я вижу, что там недоигранная партия. Хотя нет. Уж больно много фигур. Раза в два больше, чем при обычной игре.

Он спрашивает:

— Умеешь играть?

— Нет, — говорю я.

На самом деле умею, но не особенно хорошо.

— Странно, — говорит он. — Я думал, в обители считают шахматы полезными для послушниц.

— Так и есть. Только я эту науку не в полной мере осилила.

Уголок его рта снова ползет вверх.

— Что, терпения не хватает?

Я с трудом выдавливаю сквозь зубы:

— Да, так говорят.

Не обращая внимания на мое смущение, он тянется к доске и трогает пальцем белую королеву, вокруг которой собралось несколько фигурок помельче. Они словно бы прикрывают королеву от черного полчища.

— Французы наседают со всех сторон, — негромко произносит Дюваль. — Они проглотят нас и не подавятся, дай только повод. И они не просто ждут случая, а вовсю готовят его, плетя заговоры и интриги. Если удастся, они с удовольствием нас перессорят, а там и подомнут. Я знаю, что они уже приплачивают некоторым нашим баронам, но еще не выяснил, кому именно.

— Примерно так, мой господин, мне и объясняли в монастыре, — киваю я.

Вот только о баронах, подкупленных французской регентшей, в обители не упоминали. Впрочем, я скорее язык себе откушу, чем в этом сознаюсь.

— Нам нужно сделать две вещи, — словно вовсе не услышав моих слов, продолжает Дюваль. — Устроить герцогине замужество, добыв таким образом могущественного союзника, и короновать ее наконец. И тому и другому мешает присутствие французского посланника при дворе. Что, кстати, тебе известно о претендентах на руку Анны? — спрашивает он неожиданно.

— В основном что ее выставили точно приманку для всех христианских властителей и уже пообещали едва не половине из них.

Дюваль кривится в горькой улыбке.

— Образно, но точно, — говорит он. — И решительнее всех требует соблюсти обещание не кто иной, как граф д'Альбрэ. Его жениховские права поддерживаются некоторыми тайными советниками, не говоря уже о баронах. У него обширные владения, и в случае войны с Францией он способен выставить тысячи воинов. Его позиция тем прочнее, что в Тайном совете заседает его сводная сестра, много лет бывшая домашней наставницей герцогини. Она, конечно, как только может способствует этому браку. Что до самой герцогини, она вовсе не желает выходить замуж за д'Альбрэ, и я полностью на ее стороне.

— Почему? — спрашиваю я, движимая искренним любопытством.

Он с удивлением глядит на меня:

— Но ты же видела графа.

Я возражаю:

— Лишь мельком. Вчера на дороге его так плотно окружала челядь, что я не успела разглядеть. Толстяк на взмыленной лошади.

— Вот именно. Он и с женами своими обращается примерно так же. Оттого и меняет их чуть ли не чаще, чем лошадей.

В памяти у меня кое-что всплывает.

— Их было шесть, — вспоминаю я уроки сестры Эонетты. — Он женился уже шесть раз, приобретая таким образом все новые владения и богатства.

Дюваль снимает с доски черного рыцаря и хмуро разглядывает фигурку:

— Вот и я думаю, что герцогиню ничего хорошего с ним не ждет.

— Ты о чем?

— О том, что женщинам вообще тяжко даются супружеские обязанности и деторождение… особенно с таким мужем, как д'Альбрэ. А еще я крепко подозреваю, что именно ему мы обязаны нашим последним военным поражением от французов.

— Погоди, но разве д'Альбрэ не прибыл к нашим на помощь с четырехтысячным воинством?

— Прибыл. Только вместо того, чтобы ударить во вражеский центр, болтался в тылу. Да, сражение было довольно-таки беспорядочным, но только ли в том причина?

Некоторое время я молча обдумываю услышанное. В самом деле, жених не самый завидный.

— Ну а другие претенденты на ее руку? Помимо д'Альбрэ?

Дюваль ставит рыцаря обратно на доску:

— Испанский принц в настоящее время тяжко болен, ему не до женитьбы, хотя его царственные родители и сулят нам армию в пятнадцать тысяч человек. Английский принц пропал из своего замка пять лет назад, его самого бы найти, не то что женить. Еще двое и вовсе связаны браком, хотя и упрашивают папу римского разрешить им развод. Таким образом, остается лишь император Священной Римской империи. Это достойный человек и добрый правитель, он крепко удерживает и империю, и германские земли. Увы, он погряз в собственных войнах и не может ничем нам подсобить. К тому же, вздумай мы просватать Анну за императора, Франция увидит в этом прямое объявление войны, и мы с ног собьемся, защищая достигнутый союз.

— Поэтому мы и обратились к Англии за подмогой.

Он кивает:

— Вот именно.

Я рассматриваю шахматную доску. Да уж, герцогине не позавидуешь!

— Прямо осада, — вырывается у меня.

— Боюсь, так оно и обстоит. — Дюваль награждает меня долгим взглядом, потом снова тянется к доске. Поднимает маленькую белую пешку, до сих пор стоявшую в стороне, и ставит ее на пустой квадрат, заслонив королеву.

Когда он вновь поднимает глаза, они кажутся мне почти черными.

— Это ты, — произносит он. — Могу я в самом деле рассчитывать на твою преданность герцогине?

— Конечно, мой господин, — отвечаю я тихо, не желая показать тот пыл, которым неожиданно наполнили меня эти слова.

«Да не во мне дело! — сердито напоминаю я себе. — Сам вперед докажи, что не надумал изменить герцогине!»

Вслух я, конечно, этого не говорю. Я смотрю на доску, гадая, какое место на ней Дюваль приберег для себя.

Меня окружает толпа женщин, которые болтают и суетятся, точно стайка гусынь. Они бесконечно растягивают, подворачивают и разглаживают платье, подгоняя его по моей фигуре. Больше всего мне охота заорать страшным голосом, вырваться и удрать, но я стою неподвижно, слежу за тем, как в окошке удлиняются тени, и гадаю, что бы сказали все эти клуши, узнай они, что я намерена прятать под этими пышными юбками и замысловатыми рукавами!

Не может быть! Луиза окончательно одергивает мой наряд, отступает в сторонку и восхищается:

— Да ты просто прелесть, барышня!

Морщины на ее лице складываются в теплую улыбку.

Юная Агнез заламывает руки, словно в молитве:

— Никогда еще не видела такого чудного платья!