Хочется прекратить эти глупые излияния, но я щупаю тяжелую парчу и понимаю, что они правы. Я понятия не имею, где портнихи раздобыли это платье и кому оно изначально принадлежало, но теперь оно и вправду стало моим. Пришлось даже напомнить себе, что убийце не к лицу тешиться безделушками и мишурой, необходимыми для служения.

Да, но ведь и рыцаря радует прекрасный новый доспех…

— Ну-ка, тащите большое зеркало из хозяйских покоев, — велит подручным Луиза.

— Нет необходимости, — говорю я ей. — Я вам полностью доверяю.

— Фи! — отмахивается она. — Только посмотри, до чего ты в нем хороша!

Похоже, домоправительница смертельно стосковалась в особняке без хозяйки. Еще я знаю теперь, что ей известно о ночном визите Дюваля. Более того — она душевно рада. Луиза с таким вкусом переживает наш якобы роман, что жалко разочаровывать ее, и я молчу.

Агнез возвращается в комнату. Две другие служанки помогают ей нести тяжелое зеркало. Его устанавливают у стены, и Луиза подводит меня к нему, взяв за руку.

— Вот! — произносит она с торжеством.

— Ну как? — Агнез так и скачет от радостного волнения. — Вам понравилось, госпожа?

Я медленно поворачиваюсь к своему отражению… и в первый миг сама себя не узнаю. Полно, да я ли это вообще? Мои щеки никогда не цвели таким волшебным румянцем. А еще это платье цвета вечерних сумерек что-то сделало с моими глазами, придав им небывало глубокую синеву. На меня вдруг нападает желание подхватить юбки и покружиться, просто чтобы посмотреть, как будет двигаться ткань. Чепуха какая. Я хмуро отворачиваюсь от зеркала.

— Сойдет, — произношу я и скрепляю сердце, глядя, как гаснут их лица. — А теперь, пожалуйста, оставьте меня. Я хочу немного побыть одна, прежде чем выходить.

— Но твои волосы… — неуверенно напоминает Луиза.

Я подпускаю в голос тепла.

— Спасибо, но я уложу их сама. Пойми, я воспитывалась в монастыре. Я не привыкла к роскоши и уходу.

— Вот как. — Лицо пожилой женщины проясняется, и она ласково гладит меня по руке. Потом выгоняет служанок из комнаты и уходит сама, наконец-то оставляя меня в одиночестве. Ненадолго, конечно, но спасибо и на том!

Тут я позволяю себе еще раз заглянуть в зеркало… и действительно крутануть юбками, благо никто больше не может видеть меня. Тяжелая ткань переливается и мерцает, как речная струя.

Ладно, довольно глупостей! Я отворачиваюсь от зеркала и бегу доставать жемчужную сетку. Торопливо сворачиваю волосы в узел.

Теперь пора доставать оружие, спрятанное под тюфяком. Стоит взяться за ножны, предназначенные для крепления на лодыжке, и утраченная было уверенность возвращается ко мне. Я застегиваю маленькие пряжки и перехожу к рукавам. До чего они тесные!.. С ними приходится повозиться, но и тут мне в конце концов все удается. Я вдеваю руку в браслет, где прячется испытанная удавка, потом трогаю поясок платья. Как приятно снова ощутить рукоять священной мизерикордии! Я снова при деле, я снова во всеоружии, каким бы смыслом это слово ни наделять. Уж верно, святой Мортейн нынче вечером найдет способ явить мне Свою волю. И тогда я рассчитаюсь с изменниками нашей родины, каждому подобрав кару, сообразную его преступлениям!

Еще продолжая улыбаться этой приятной мысли, я покидаю комнату и иду навстречу Дювалю, ждущему внизу лестницы. Заметив меня, он немедленно забывает, о чем только что говорил с дворецким, и смотрит на меня так, словно вообще впервые увидел. Вероятно, это просто лицемерие, но мне почему-то приятно.

Нет, не совсем так. Я вдруг понимаю, что не все в поведении Дюваля можно объяснить чистым притворством. Он ведь у нас привык оставлять за собой последнее слово; может ли быть, чтобы он так вот пялился на меня ради очередной колкости?

Наконец, словно очнувшись, он говорит дворецкому:

— С этим пока все, можешь идти.

Я спускаюсь по ступенькам, старательно храня непроницаемый вид:

— Добрый вечер, мой господин!

Он подает мне руку и подозрительно спрашивает:

— Что-то не так?

Я отвечаю:

— Разве мне не позволено просто улыбаться?

— Ну… — Он с некоторым смущением кривит губы.

— Подозрения ни к чему, — говорю я. — Должна же я поупражняться в той роли, которую сегодня мне предстоит играть! Если мы… то есть если я не сумею убедить двор, будто пылко в тебя влюблена, как мне подобраться к врагам герцогини и выполнить служение, порученное монастырем? Я не имею права на проигрыш!

А еще необходимо учесть, что, покуда не вернется канцлер Крунар, Дюваль так и будет моим единственным союзником при дворе. А бретонские вельможи не очень-то любят впускать в свою среду людей подлого происхождения. Когда некий простолюдин собрался взлететь выше, чем позволяла его родословная, это обнаружилось, и бедолага оказался на виселице.

— Что за тень пробежала по твоему лицу? — неожиданно спрашивает Дюваль.

Будь они прокляты, его глаза, от которых не укроется ни одна мелочь!

— Я вспомнила о покойном камергере твоего отца.

Дюваль тоже мрачнеет и плотно накрывает мою руку своей.

— С тобой этого не случится, — произносит он так, словно клятву дает.

Вот еще не хватало!

Развлечения ради я прижимаюсь к нему и одариваю ослепительной улыбкой, которую переняла у Сибеллы:

— Стало быть, договорились? Идем!

Он моргает:

— Полегче на поворотах, милочка, а то как бы я не решил, что ты в меня и правда влюбилась.

При этих словах у меня в груди снова принимаются порхать бабочки. Я впервые уверенно чувствую себя в той игре, которую мы с ним ведем.

— Пусть весь двор так думает, мой господин!

Мне трудно подобрать слова, чтобы должным образом описать величие и блеск бретонского двора. Это шуршание парчи и тонких шелков, шепот пушистого бархата и нежной замши. В воздухе витают ароматы духов, от дерзкого запаха роз до фиалок и вкрадчивого сандала. Буквально во всем ощущаются богатство и роскошь, и ничто из доселе виданного мною не сравнится с ними.

Право же, я не могу вообразить себе сборища, на котором чувствовала бы себя менее уютно, чем здесь. Я как репка, нечаянно закатившаяся в розовый куст. Дюваль смотрит на меня, я ощущаю его взгляд и отваживаюсь ненадолго поднять глаза.

— Что? — спрашиваю я и пытаюсь заправить под сетку выбившийся локон.

Дюваль удерживает мою руку:

— Оставь. Так ты само очарование.

Комплимент застигает меня врасплох; похоже, я краснею. Дюваль наклоняется к моему уху:

— В твоей сеточке все жемчужины с ядом?

Его теплое дыхание щекочет мне ухо, отчего мои мысли принимают совершенно несвойственное направление. Зато слова Дюваля придают храбрости, ибо напоминают о моем долге. Я вновь поворачиваюсь к блистательному собранию. Коли я сюда добралась, уж верно, Мортейн как-то обозначит мне Свою волю.