Кэннон написала пространный некролог для журнала Science. В нем она сравнивала миссис Дрейпер с другой знакомой ей женщиной – леди Маргарет Хаггинс. «Любопытно отметить, что жены двух мужчин, связанных с основанием этой дисциплины, сыграли такую важную роль в жизненном пути своих мужей… Ведь миссис Дрейпер не только помогала мужу в исследованиях на протяжении 15 лет их совместной жизни, но и сумела продолжить его работу чрезвычайно плодотворным образом после его безвременной кончины в 1882 году». О своей роли в продолжении этой работы мисс Кэннон не упоминала, сообщив лишь, что «в 1911 году начались наблюдения для Нового дрейперовского каталога, в который будут включены спектры по меньшей мере 200 000 звезд со всего неба. Этой работой миссис Дрейпер глубоко интересовалась до последнего и радовалась ее прогрессу».

Когда несколько месяцев спустя, в марте 1915 года, умерла леди Маргарет Хаггинс, мисс Кэннон написала некролог и ей. Эддинтон из Королевского астрономического общества принял его к печати в журнал Observatory. «Некролог заставляет меня по-новому оценить ее личность», – сообщал он в благодарственном письме мисс Кэннон от 3 июля. В том же письме Эддинтон, будучи квакером, а значит пацифистом, сокрушался из-за того, что текущие события приняли такой жестокий поворот: «Как печально, после тех радостных дней в Бонне, что мы оказались разделены с нашими немецкими коллегами». Дирижабль, столь восхищавший приезжих астрономов в 1913 году, стал орудием разрушения и сбрасывал бомбы на Великобританию. «Если бы только между воюющими сторонами существовало взаимное доверие, дела обстояли бы не столь удручающе, – писал Эддингтон, – но, к сожалению, в последние три месяца презрение и ненависть к немцам возросли чрезвычайно, хотя лично мне пока еще не хватает воображения представить, скажем, Макса Вольфа "мародером и убийцей детей". Знать, что на нашей стороне сочувствие едва ли не всех американских астрономов, весьма утешительно, ведь у вас гораздо больше возможностей, чем у нас, говорить что-то в пользу другой стороны».

Пикеринг тоже горевал о разрушенных войной дружеских связях между обсерваториями мира. Уже расстроился налаженный международный обмен информацией о кометах и астероидах. Место немецкого города Киля в качестве центра этого обмена занял Копенгаген, но большинство континентальных астрономов оказались отрезанными от процесса. Даже телеграммы в Копенгаген стало отправлять затруднительно, так как военные цензоры по обе стороны Атлантики не разрешали использовать шифровку вопреки протестам астрономов, которые всегда кодировали свои сообщения, заменяя цифры словами, чтобы избежать ошибок в передаче длинных цепочек цифр.

Общество Марии Митчелл осталось довольно работой Маргарет Харвуд в течение трех летних сезонов на Нантакете и пригласило ее в четвертый раз с 15 июня 1915 года, позволив провести время так, как она пожелает, при сохранении стипендии в размере $1000. Она решила отправиться на Запад работать в обсерватории Лика на горе Маунт-Гамильтон и одновременно учиться в магистратуре по астрономии в Калифорнийском университете в Беркли.

«Дорогая мисс Кэннон, – написала она 23 июня на бланке обсерватории, – это письмо одновременно и вам, и профессору Пикерингу». Впечатлений было так много, что ей не хотелось повторять все дважды.

«Поездка выдалась превосходной во всех отношениях». Мисс Харвуд жила у Эдвина и Мэри Фрост при обсерватории Йеркиса в Уильямс-Бей, штат Висконсин, а во Флагстаффе ей устроили прием сотрудники Персиваля Лоуэлла. В мастерской обсерватории Маунт-Вилсон и в офисе в Пасадене она встречалась с Харлоу Шепли.

«В тот первый вечер я увлеченно обсуждала переменные с мистером Шепли, – сообщала мисс Харвуд, – когда у него зазвонил телефон. Он снял трубку и попросил перезвонить через полчаса. Я воспротивилась, но он сказал, что тут ничего срочного, и мы продолжили. Через три четверти часа телефон зазвонил снова, и я собралась уходить. Он остановил меня, сказав, что это просто звонила миссис Шепли узнать, зайду ли я вместе с ним на ужин. Она уже звонила, но он был слишком занят разговором, чтобы задавать такие будничные вопросы! Я пошла к ним и чудесно провела время. Миссис Шепли молода и красива, притом, похоже, еще больший "знаток", чем ее супруг». Шепли женился на своей студенческой любви Марте Бец в Канзас-Сити в апреле 1914 года, затем они вдвоем сели на поезд и отправились проводить медовый месяц в новый дом в Пасадене.

«Она вышла замуж, когда готовилась защищать диплом по филологии в Брин-Морском колледже, – продолжала мисс Харвуд. – Она хорошо играет на фортепьяно, нянчится с трехмесячной малышкой (которая тоже чудо какая хорошенькая) и замечательно готовит. Мистер Шепли обучил ее астрономии, и она измеряет фотопластинки, выводит кривые блеска переменных и сама принимает письменное участие в обсуждении. Она очень застенчива и необщительна, и я почти ничего не могла о ней узнать, пока не расспросила мистера Шепли по дороге домой [в пансион, где проживали расчетчицы из Маунт-Вилсон]. Впрочем, она сыграла для меня».

На следующий день мисс Харвуд поднялась по серпантину на вершину горы в обсерваторию Маунт-Вилсон, где осталась на ночную смену. «До 01:00 я смотрела, как мистер Шепли фотографирует скопления. И я сделала снимок скопления Мессье 3 через 60-дюймовый! Пока я еще не видела этого снимка, так что лучше не хвастаться. В 24:00 мистер Ходж, ночной дежурный, сварил какао на кухне в башне 60-дюймового, и у нас был настоящий пир – клубника, какао, гренки и галеты. Так как все наблюдатели работают до утра, еда в полночь просто необходима и должна быть под рукой».

Главная новость мисс Харвуд для ее гарвардских руководителей касалась письма, которое ей переслали из Беркли. Оно было от Эллен Фитц Пендлтон, главы Колледжа Уэллсли, предлагавшей ей должность преподавателя с «жалованьем не ниже $1200» начиная с 1916–1917 учебного года и с немалой вероятностью повышения должности и оплаты в 1917–1918-м. Сроки позволяли ей окончить магистратуру, но решение по поводу Уэллсли надо было принимать прямо сейчас.

Мисс Кэннон была бы рада видеть свою протеже в числе преподавателей ее альма-матер, но мысль, что преподавание отвлечет мисс Харвуд от продолжения исследований кривых блеска астероида Эроса, расстраивала. Лидия Хинчман из Общества Марии Митчелл, которая сама преподавала, считала, что бросать исследования – ужасная идея.

«Не хочу видеть, как она сменит жизнь астронома на жизнь преподавателя, – решительно заявляла миссис Хинчман в письме мисс Кэннон от 7 сентября 1915 года. – Преподаватель преждевременно стареет и утомляется, а астроном, если мне позволительно судить по вам, моя дорогая мисс Кэннон, всегда молод».

Спеша принять меры, миссис Хинчман предложила совету общества назначить мисс Харвуд постоянной стипендиаткой и директором обсерватории Марии Митчелл с жалованьем, равным предложенному в Уэллсли. Ее плану резко воспротивилась представительница совета Энн Сьюэлл Янг из Колледжа Маунт-Холиок. «Хотя я высоко ценю превосходную работу, проделанную мисс Харвуд в Гарварде и на Нантакете, – возражала доктор Янг, – а также ее здравомыслие и такт, за которые ее полюбили жители Нантакета, я не могу одобрить назначение постоянной стипендиатки директором Нантакетской обсерватории. Я глубоко убеждена, что делу астрономии, как и женского образования, гораздо больше пользы принесет предложение новых стипендий, которые дадут возможность учиться и заниматься исследованиями талантливым или перспективным женщинам… Те из нас, кто преподает, знают, как мало подобных возможностей даже теперь выпадает женщинам, и гордятся, что таким образом вошли в астрономию. Интерес мисс Митчелл к "своим девочкам" был столь велик, что, мне кажется, она сама бы предпочла увековечить себя подобным способом. Я совершенно уверена, что мое мнение разделяют проф. [Каролина] Фернесс из Колледжа Вассара, предпринявшая столько усилий для создания фонда, а также проф. [Харриет] Бигелоу из Колледжа Смит и проф. [Сара] Уайтинг из Колледжа Уэллсли».

Миссис Хинчман ощетинилась. Она была близкой родственницей мисс Митчелл, и ей не понравилось, как пожелания покойной истолковывают посторонние. Более того, на тот момент миссис Хинчман и ее муж Чарльз вложили больше всех сил и денежных средств в учреждение стипендии. Она настроилась склонить совет к своему мнению.

«Собрание назначено на 6 октября в клубе колледжа, – сообщила она мисс Кэннон, возглавлявшей стипендиальный комитет. – Полагаю, они должны знать о работе мисс Харвуд и ее западном опыте… Я тоже постараюсь разъяснить настолько внятно, насколько позволяет вежливость, что наша обсерватория предназначена для исследований. Это никоим образом не школа для подготовки преподавателей, а наибольшая эффективность, по-моему, достигается, когда она предоставляет стипендиату возможность довести до конца начатую работу». Остальные члены комитета поддержали ее при голосовании, и мисс Харвуд, охотно приняв должность директора, стала единственной в мире женщиной во главе независимой обсерватории. Ей было 30 лет – столько же, сколько Пикерингу,