становилось понятным название «сеансы» – я так глубоко погружалась в сказочный мир этой невероятной чужой жизни, что он и вправду напоминал кино.

Начинался следующий сеанс.

– Представляешь, – говорила Сабина, – тогда, перед Первой мировой войной, в Вене все обязательно носили головные уборы: шляпы, котелки, цилиндры. А женщины щеголяли в шляпах и шляпках. Ах, какие у меня были шляпы! Одна – жесткая, из белого кружева, пропитанного каким-то скрепляющим составом, другая из черного бархата, мягкая, с широкими полями, сбегающими на лоб. В этих шляпах я превращалась в сказочную принцессу, на меня оборачивались мужчины, за мной следили глазами проходящие мимо дамы.

Я мысленно примеряла эти дивные шляпы, выбирала одну, Сабина другую, и мы сказочными принцессами проносились по венским проспектам, сперва к собору Святого Стефана, оттуда по Кертнерштрассе мимо Королевской оперы к готическому замку Гофбурга, забегали в Испанскую школу верховой езды и в Музей липиццанеров – куда угодно, только бы подальше от нашего разоренного города, над которым никогда не смолкало тяжелое уханье пушек. Потому что немецкая армия не ушла далеко, а залегла в отдаленном пригороде и оттуда лениво постреливала куда придется.

Сперва у нас в квартире было страшно холодно, потому что паровое отопление не работало, а топить печку на кухне было нечем. Но однажды к нам ворвалась Шурка с каким-то хромым стариком, который нес на спине железную бочку с трубой, и объявила, что дядя Федя сейчас поставит нам «буржуйку», а о цене она уже с ним сговорилась. Пока дядя Федя прилаживал «буржуйку» рядом с пианино и выводил трубу в форточку, Шурка увела Сабину в мою комнату, и они там долго кричали друг на друга. Но потом договорились, и Сабина ушла в свою спальню, чтобы вытащить из-под кровати заветный сундучок.

Она вынесла оттуда что-то завернутое в полотенце. Покончив с трубой, дядя Федя осторожно отогнул уголок полотенца – в нем была драгоценная ваза, оставленная нам Лилианой. Дядя Федя довольно кивнул, цокнул языком и молча захромал вниз по лестнице.

– Следующий вопрос, – задумалась Сабина, – чем эту «буржуйку» топить?

– Мебелью, чем еще? – быстро нашлась Шурка.

– Да, конечно, только мебели у нас немного.

Тут Шурка изобразила из себя взрослую и практичную:

– Это мы с Линкой должны обсудить наедине.

Я сразу догадалась, что она хочет со мной обсудить, – свои драгоценные отмычки, открывающие любые двери. Сабину мы решили в это не посвящать – а вдруг она откажется, кто ее знает? О наших приключениях при хищении мебели из покинутых квартир я рассказывать не буду, о них можно написать целую книгу. Скажу только о том, как хорошо, как сладко было разматывать всю зиму клубки Сабининых сеансов под веселый треск обломков чужой мебели в нашей прожорливой «буржуйке».

Откуда я выкопала слово «прожорливая»? Наверно, из подсознания, как учила меня Сабина, которая уверяла, что нашим поведением командует не сознание, а подсознание. В тот жуткий год я была бы прожорливая, если бы было, что жрать. Не знаю, сознание этим командовало или подсознание, но стоило мне закрыть глаза, как передо мной всплывали картины праздничных столов, ломившихся от обильной жратвы. При Сабине я, конечно, называла жратву едой, но, болтаясь по чужим квартирам, мы с Шуркой говорили только о жратве: где бы и как бы ее достать?

– У кого бы ее стибрить? – ломала себе голову Шурка.

Но как можно было стибрить то, чего ни у кого не было? Купить тоже было негде, даже если бы было на что – магазины так и не открылись, открылись только распределители, где жратву выдавали по талонам. Но талоны выдавали не всем, а только тем, кто их заслужил. Мы с Сабиной заслужить их ничем не могли, а наши небольшие припасы, принесенные мамой Валей в рюкзаке, таяли на глазах. Казалось, надеяться было не на что.

19

Спасение явилось неожиданно и волшебно – к нам пришла не фея из сказки, а директриса моей школы Лидия Петровна. Сначала она притворилась, будто пришла сказать мне, что со следующей недели в школе начинаются занятия. Не успела я удивиться, что директриса Лидия Петровна, которая раньше вообще меня не замечала, самолично явилась, чтобы мне об этом сообщить, как она открыла истинную причину своего появления.

– Милая Сабина Николаевна, – промяукала она каким-то извиняющимся голосом, – ведь правда, что вы не только педагог, но и детский врач?

Извиняться ей было за что – это она объявила на собрании, что в нашей школе не место родственникам врагов народа, после чего уволила Сабину без права преподавать в каком-либо учебном заведении.

– Откуда вы это взяли? – насторожилась Сабина.

– Ну, люди говорят, да и в старых газетах есть статьи о вас. – И она выложила на стол ту самую статью из архива, которую мы с мамой Валей сожгли в унитазе. – Ведь это про вас, не правда ли?

Сабина смотрела на статью, как на гранату в ожидании взрыва, но вместо взрыва изо рта Лидии Петровны вырвался поток меда с горячим молоком из моего сна о жратве:

– Для открытия школы мне нужен врач, а открыть школу необходимо – и детей убрать с улицы, и дать работу учителям. Каждый ученик будет получать горячий завтрак, а каждый учитель – ежедневный талон на четыреста грамм хлеба.

Весь этот разговор велся в столовой – Сабина и директриса сидели на двух оставшихся в живых стульях, а я стояла у Сабины за спиной. Услышав про горячий завтрак, я не удержалась и легонько ущипнула Сабину чуть пониже плеча, чтобы она не вздумала отказаться.

Она поняла меня, но сразу не сдалась:

– Но как вы можете взять на работу родственника врагов народа?

– Ах, военное время все нарушения спишет, – отмахнулась директриса, – тем более что в городе вовсе не осталось врачей. Кто ушел на фронт, кто эвакуировался: вы ведь знаете, что большинство наших врачей – евреи.

– Да неужели? – притворно удивилась Сабина. Оказывается, если ее разозлить, она может и притвориться. Но в конце концов она согласилась с понедельника начать работать в школе врачом, после чего директриса ушла, предупредив меня взять с собой мисочку и ложку для завтрака.

Как только на лестнице затихли ее шаги, я устроила вокруг Сабины пляску диких индейцев, распевая во все горло:

– Завтрак горячий, завтрак горячий! И хлеба, и хлеба четыреста грамм!

При этом я била, словно в бубен, в мисочку, предназначенную для завтрака.

– Но это не отменяет наших сеансов, – твердо напомнила Сабина. И напрасно: я и не собиралась их отменять –