Прежде чем она дошла до конца аллеи, Райли заметил небрежно зажатый в ее руке длинный стебель с роскошным, полностью распустившимся маком ослепительно красного цвета.

Июльское солнце выдубило кожу Райли, но не его разум. Он понял, что когда девочка из его школы уходит с их фермы походкой подранка, держа в руке цветок и озираясь по сторонам, словно опасаясь преследований адских церберов, то это ненормально. Йон пил все чаще, и гора смятых жестянок от «Пабст Блю Риббон» и бутылок от поддельного виски становилась все выше; он чаще курил, а потом принимался разговаривать сам с собой. Наблюдая за этими тревожными признаками, Райли начал спрашивать себя, не пора ли ему поговорить с кем-нибудь за пределами фермы. Предупредить, что его мать стала прозрачной, как табачный лист, и, следовательно, защитить Карсон Миллс. Ибо теперь Райли убедился: его отец стал по-настоящему опасен. Не только для своих близких, но и для всех, до кого дотянется. Мальчик вновь вспомнил о методистском пасторе, приезжавшем поговорить с ним, но заколебался. Такое обращение стало бы непростительным предательством по отношению к прадеду, чье имя он носил, и Райли боялся, что в этом случае ему придется иметь дело с его призраком. Кто еще в городе достоин доверия? Таких очень мало, в большинстве своем люди боялись Йона Петерсена, Райли знал это лучше чем кто-либо. А так как страх порождает глупость, то, как следствие, они могли побежать к Йону и рассказать ему все, что говорил о нем его собственный сын, или, в лучшем случае, затаились бы у себя в углу и оставили бы все как есть. На протяжении многих лет Райли уяснил на собственном опыте: испуганный человек предпочитает ничего не замечать, лишь бы не брать на себя риск перевернуть вверх дном свою повседневную жизнь. А в Карсон Миллсе больше, чем где-либо, ценили устоявшиеся привычки и ненавидели то, что могло их нарушить.

Оставался шериф. Но станет ли он слушать Райли, если тот будет говорить только о своих ощущениях, не предъявив ничего существенного? Не уверен. Ему нужны факты, а за неимением доказательств надо хотя бы точно знать, за что можно зацепиться. И тогда Райли решил шпионить за отцом. Потом настанет время исполнить обещание, которое он когда-то дал тете Ракель. Он никогда не забывал о нем и теперь понимал, как она была права. В доме становилось слишком тесно для Йона и другого мужчины. Райли должен уйти, он это чувствовал, мысль эта вот уже несколько дней пульсировала у него в мозгу. В конечном счете, жить в лесу слишком рискованно, слишком близко от фермы, Райли надо бежать далеко, очень далеко, он в этом убежден, а его наблюдение за папашей может стать своего рода прощальным подарком, который он вручит городу. Поскольку Йон Петерсен не из тех, с кем приличные люди водят компанию, Райли, прежде чем отправиться в путь, пойдет и расскажет обо всем шерифу. Он поцелует мать, пожелает ей удачи и уйдет навсегда.

На протяжении нескольких дней он прятался за жалюзи из ветвей густого кустарника у подножия мескитового дерева напротив входа на ферму. Райли очень любил это дерево: в округе оно было единственным в своем роде, словно его семечко было занесено сюда весенним юго-западным ветром, а его твердая кора, была способна выдерживать резкие перепады климата, присущие этой местности. На протяжении десяти дней Райли не покидал свой пост, отслеживая малейшие движения в окрестностях фермы, представляя себя Расти из комикса и сериала, несколько эпизодов которого он успел посмотреть, пока Йон не избавился от телевизора[9]. Ему всегда было непросто играть в Расти, потому что приходилось также представлять и его четвероного друга Рин Тин Тина, на месте которого он постоянно видел голову Купера, лопнувшую, словно гнилая слива, от удара молотом, нанесенного его отцом. Но все же это потрясающий герой, они с ним примерно одного возраста, и это очень нравилось Райли. Шли дни, Райли начал скучать, потом нашел себе развлечение — стал ковырять палочкой в дыре возле корней мескитового дерева, но оттуда так и не удалось ничего извлечь. Тогда он начал изучать форму облаков, стараясь найти в их контурах знакомое лицо, но тоже без особого успеха. Он уже не столь внимательно наблюдал за фермой, особенно по утрам, когда пикап его отца выезжал из ворот, ибо он знал, что тот, скорее всего, вернется лишь поздно вечером. Постепенно мальчик вернулся к прежнему образу жизни: обследовал обочины дорог, собирая и складывая в джутовый мешок жестянки из-под пива в хорошем состоянии, а главное, выискивая в траве пустые бутылки, которые он потом продавал в магазинчик Эла Метцера по центу за десять банок или за одну стеклянную бутылку. Спустя несколько недель мальчику удалось скопить немного денег, и он решил порадовать себя кулечком румяных сладких булочек, что продавались упаковками по десять штук — дешевле, чем свежая выпечка в магазине Мо. Эти фабричные булочки были значительно менее вкусными, чем те, что пекла его мать, когда он был маленький — мякиш не таял во рту и его приходилось жевать. Однако съев разом три штуки, Райли смирился с их однообразным вкусом, и эта упаковка стала его сокровищем недели. Ему пришлось сдерживать себя, чтобы растянуть удовольствие.

В самом начале августа, когда Райли находился на посту под своим мескитовым деревом, он увидел, как возвращается отцовский пикап, и рядом с отцом на сиденье заметил девушку. Минут десять назад мальчик хотел оставить свой пост и пойти освежить ноги в Слейт Крик, полагая, что не увидит машину до самого вечера, но интуиция подсказала ему, что надо бы немного задержаться. Как только девушка вышла из машины, он тотчас узнал ее: Мейпл Дженкинс. Все мальчишки знали ее из-за длинных золотисто-каштановых кос, изобилия веснушек, словно при рождении у нее на лице взорвалась банка с краской, но главное, из-за ее громадных для тринадцатилетней девочки грудей, таких больших, что, казалось, она сама толком не знает, что с ними делать. Этим летом она часто слонялась возле старой плавильни, Райли видел ее там в компании других ребят. Она просто ходила за ними — от таких, как она, не жди неприятностей, она была, скорее, наивна. Райли давно мечтал как-нибудь заговорить с ней, ему нравились доверчивые люди, ибо, по его наблюдениям, доверчивость являлась определенным достоинством, так как препятствовала любым проявлениям злобы. Во всяком случае, сейчас Мейпл Дженкинс была здесь. Едва ступив на пыльную землю двора, она засунула руки в карманы кофты и беспокойным взглядом обвела двор.

— Мистер Петерсен, а вы уверены, что я должна пойти с вами, а не подождать вас здесь? — услышал Райли сквозь ветви своего дерева.

— Ты хочешь или нет посмотреть на моего щеночка? Тогда пошли! Поможешь мне найти его…

Райли напрягся. Не столько от того, что отец упомянул о каком-то воображаемом щенке, сколько от звука его голоса. Того самого, которым он начинал говорить, когда хитростью хотел что-то заполучить, когда изо всех сил старался никого не напугать, и Райли знал точно: этот голос никогда не предвещал ничего хорошего. Никогда. Он не решился выскочить из своего убежища и крикнуть Мейпл, чтобы она убегала, потому что знал, что отец заставит его дорого заплатить за такую выходку, быть может, еще дороже, чем заплатит Мейпл, хотя Райли в точности не понимал, о чем могла идти речь. С другой стороны, он знал, что отец никогда не дарил цветы девушкам просто так, тот цветок, скорее всего, являлся благодарностью за что-то или поздравлением. И мальчик решил разузнать все поподробнее и только потом принимать решение, что ему делать. Внезапно идея отправиться за шерифом показалась ему никчемной. Как бы ярко ни сверкала звезда, украшавшая грудь служителя закона, что может сделать этот старый господин против его отца? Его папаша обладал каким-то излучением, его окружала своего рода волна или аура, и Райли быстро понял, что ничего хорошего от этих флюидов родиться не может. Возможно, поэтому трава на ферме оставалась жухлой и чахлой, а деревья вырастали с кривыми ветками. Нет, не шерифа надо звать. Скорее уж пастора, раз нельзя вызвать самого Господа Бога.