Настроение опять испортилось. Но что-то в этом доме влечёт меня. Что-то странное. Вроде и дом новый, но ни хозяйства, ни какой-либо утвари, необходимой в домашнем хозяйстве там нет. Подошёл поближе. Вообще не имею привычки заглядывать в окна, но не в этот раз. Окна не занавешены, и в них горит свет, но ничего не видно. Какие-то силуэты, тени. И вдруг захотелось зайти. Меня и в гости-то приглашать надо сто раз, а здесь прямо распирало, так захотелось. Я почувствовал, что сильно продрог, и постучал в дверь. Никто не ответил, только дверь заскрипела и приоткрылась. Быстро миновал веранду и вошёл в дом. За столом сидел хозяин и, уткнувшись в бокал, пил чай.

— Проходи за стол, — послышался из кухни очень знакомый женский голос. — Проходи, сейчас чай принесу. Замерз, наверное.

Не раздеваясь, прошёл в комнату и сел за стол. Хозяин словно меня и не замечал. Огляделся. Комната была очень простой и уютной, но освещена только лампой с абажуром, висящей над столом и поэтому рассмотреть её толком не удалось. Однако мне показалось, что в кресле у окна кто-то сидит.

— Ну, вот и чай, — отвлёк меня голос хозяйки.

Она подошла к столу. Стройная девичья фигура легко скользила между стульями, но лицо ещё было в тени. Напрягая зрение, старался рассмотреть её. Что-то знакомое, но давно забытое проскальзывало в движениях. Хозяйка подошла и, наклонившись, поставила чашку на стол. Пушистые волосы, щекоча, задели моё лицо. В этот момент она попала на свет, исходивший из-под абажура.

— Таня! Это ты, Таня? — выдохнул я.

Хозяйка тихо улыбнулась и села рядом.

— Пей, — сказала она, и я заметил давно забытые ямочки на её щеках.

— Таня, это ты! Таня! Таня! — повторял я, глядя в её глаза и беря мягкие, милые ладошки в свои руки. — Таня! Сколько же прошло…. Ты нисколько не изменилась.

Она ласково посмотрела на меня и нежно прижала свой пальчик к моим губам. «Сколько лет прошло, — думаю я, — а ведь ей сейчас должно быть не меньше, чем мне. А ведь этой Тане не больше семнадцати. Ровно столько, сколько ей было, когда мы виделись в последний раз». Но это не важно. Я почувствовал, как соскучился по этим милым чертам, и теперь не мог оторвать от неё глаз. Вальс, казалось, звучавший в комнате возможно с самого моего прихода, стал играть громче. Наверное, кто-то прибавил громкости.

Хозяин дома сидел за столом и по-прежнему пил свой давно уже остывший чай. Вальс был тот же самый. Тот, что играл тридцать лет назад. Я встал и потянул Таню за руку. Она словно только этого и ждала. Мы закружились в вальсе. Её лёгкое тело было невесомым, кружилось, кружилось и кружило мне голову. «Ах, этот вальс! Таня! Вальс! Таня!», — звучало в моей голове. Всё, как тогда. В прошлой забытой жизни. Раз, два, три…. Раз, два, три…. Белки её глаз загадочно сверкали в полумраке. Холодная ладошка легко лежала в моей ладони. Я словно вернулся в те давно забытые дни. Дни своей юности.

Задорный детский смех вдруг раздался в комнате. Около окна на стуле сидел коренастый мужчина лет тридцати пяти. На коленях у него прыгал двухлетний ребёнок. Мужчина смеялся, радуясь веселью мальчугана, одновременно с трудом сдерживаясь от боли в пояснице. А ребёнок всё прыгал и прыгал, лепеча в такт своим прыжкам: «папа, папа…». Я стоял в стороне и смотрел. Они меня не видели или не хотели видеть. Опять ощущение дежавю. Кто это? Зачем это? Да это! Нет! Не может быть! Более сорока лет назад я в нежном возрасте вот так прыгал на коленях у своего родного дяди. Тогда ещё у него болела поясница. Мама хотела у него забрать меня, но он не отдавал.

Огляделся вокруг, нет ли здесь кого-либо ещё, и даже вспомнил свои смутные ощущения из того времени. Я прыгал у него на коленях, радостно повторяя: «папа, папа…», потому что лица своего отца я не знал ни в том возрасте, так и не узнал за всю свою жизнь. Я смотрел на ребёнка, и мне было его жаль. Ему так и не будет дано испытать на себе чувство отцовской любви. От него будут отказываться все мужчины, с которыми будет сводить его жизнь.

Детский смех разносился по комнате, но мне было грустно.

Первый раз за всё время хозяин, про которого совсем забыл, вдруг задвигался и, придвинув к себе мою так и не начатую чашку остывшего чая, насыпал в неё ложек пять сахарного песку и стал громко размешивать. Странно, но за всё время, что я находился в доме, так и не смог рассмотреть его лицо. Снова присел за стол. Голова была совершенно пуста. Откинулся на спинку стула и прикрыл глаза. Тишина и покой. Тишина и покой. Только стук чайной ложки. Недалеко медленно проходил поезд, стуча колёсами. Пахнуло дымком, как всегда пахнет от поездов дальнего следования. «Совсем, как в поезде», — подумал я. Сидя с закрытыми глазами, покачивался в такт несущему меня поезду. За окном пробегали незнакомые полустанки. В чернеющей дали горели чужие окна, за которыми текла незнакомая жизнь. Кто знает, что там? Сколько людей, сколько судеб? Жизнь. Везде жизнь. Многоликая, многообразная.

Уже привыкший к причудам нынешнего вечера, открыл глаза. Я сидел в том же доме за тем же столом. Хозяин сидел также, низко склонившись над чашкой чая. От окна послышался тихий шепот, будто кто-то неспешно молился. Я медленно повернул голову. В кресле у окна, в котором с самого начала мне чудился кто-то, сидела моя бабушка и перебирала чётки. Её не стало двадцать лет назад. А сейчас она сидела у окна и задумчиво перебирала чётки. Бабушка сидела ко мне боком, и я мог видеть её профиль. На добром и морщинистом лице помнил каждую чёрточку, каждую морщинку. Встал, и хотел было подойти, но она как в детстве, когда я мешал ей, улыбнулась и махнула рукой, чтобы я не отвлекал и уходил. Осторожно прикрыв за собой дверь, вышел на улицу. Ночь уже вступила в свои права. Город невдалеке светился множеством огней. Внизу шумела речка. Я вдохнул полной грудью свежего воздуха. Яркие звёзды мелким бисером усыпали небосвод. Сделал пару шагов от дома и захотел ещё раз посмотреть на него. Дома не было. В паре шагов от меня сидел большой пушистый кот и хлебал из лужи воду. С удивлением ещё раз огляделся вокруг. Берег был пуст, если не