длинный, тонкий, подбородок клиновидный, с ямочкой посредине. Просторные льняные рубаха и брюки висели на нем, словно на веревке для просушки белья. Он немного напоминал то ли хиппи, то ли йога.

– Я Кирилл Вацура, – сказал я, с удовольствием наблюдая за реакцией Алексея. По моему разумению, это известие должно было повергнуть самозванца в состояние жесточайшего уныния и страха. Но, как выяснилось мгновением позже, я ошибся радикально.

– Что?!! – воскликнул артист. – Кирилл Вацура?? А-а-а!! Вот он, источник всех моих бед и страданий!! Вот она, ось зла!!

Он схватился за лицо, будто намеревался оторвать себе нос, и тут же с дурными глазами ринулся на меня.

– Злодей!! Носитель пороков!! Из-за твоего проклятого имени я чуть не лишился жизни!!

Он схватил меня своими тонкими, похожими на сухой хворост, пальцами и толкнул к стене. Я не сопротивлялся, ибо не только не чувствовал перед собой достойного соперника, но даже воспринимал происходящее, как захватывающую театральную сцену.

– Гениально, – оценил я, осторожно, дабы не поломать артисту пальцы, отрывая его руку от своего воротника.

– Если бы я знал, сколько черной силы заложено в твоем имени! – продолжал восклицать артист. – Я только прикоснулся к нему, как смертоносная энергетика вошла в меня и исковеркала мне жизнь! Я разбит! Я изгой! Я вынужден прятаться, аки уж под тенью стервятника!

Может, он ждал от мены аплодисментов? Не знаю, но сцена явно затянулась. Я не был знаком со сценарием и не знал, как долго мне еще придется пребывать в роли зрителя. Пришлось несильно стукнуть актера в грудь, чтобы заставить его заткнуться. Артист ойкнул, замолчал и попятился. Теперь я увидел в его глазах страх.

– Извини, – сказал я ему, – что мое имя испортило тебе жизнь, и ты вынужден прятаться, аки жаба в унитазе. А теперь я буду тебя калечить.

– Калечить? – с ужасом произнес артист, в панике оглядываясь по сторонам и отыскивая какое-нибудь оружие самообороны.

– Пройдем в комнату!

– Может, лучше все-таки здесь? Здесь светлее, аутдор, и нам легче будет найти коммуникационные нити друг к другу…

Я схватил его за шиворот и толкнул в комнату. Артист, прикрывая голову руками, запутался в шторке, отделяющей веранду от комнаты, и сорвал несколько петель.

– Я умоляю! Только без физического насилия! Я все-таки публичный человек и принадлежу народу… Ой, по почкам не надо!!

Теперь он начал меня злить. Все вдруг всплыло в моей памяти – все страхи, мучения, унижения и, главное, Ирина… Комната была маленькой, лубочной, заставленной самодельной мебелью из светлого лаченного дерева, но я даже не обратил внимания на уют и красоту. Нескладный высокий мужчина с отработанными манерами и неестественной речью портил все впечатление.

Я толкнул его в кресло.

– Много заработал на мне? – зло спросил я.

– Это вопрос отдельный, – уклончиво ответил артист и пригладил ладонью кудри. – Конечно, я могу отстегнуть тебе, так сказать, за использование твоего имиджа, хотя давно открестился от него, как от скверны. Но прежде мне бы хотелось определить моральный ущерб, который мне нанесло твое имя. Это все равно, что я взял на прокат неисправный автомобиль и покалечился…

Тут я не выдержал и влепил артисту пощечину. Звон был такой, что у меня заложило в ушах. Артист схватился за пунцовое лицо, веером распустил пальцы, глядя через них на меня.

– Пожалуйста, не надо физического оскорбления…

– Послушай, жалкий воришка! – произнес я, склонившись над ним. – Ты лицедей! Обезьяна! У тебя никогда не было своего лица, как, собственно, совести! Ты всю жизнь копируешь, подражаешь другим, надеваешь на себя чужие вещи и кичишься чужими заслугами! И еще смеешь поносить имя, на котором ты заработал деньги! Возьми компенсацию за моральный ущерб… А вот еще… Да вдобавок…

С этими словами я лепил ему звонкие пощечины, и артист кое-как защищался, поскуливал, втягивал голову, поджимал коленки, словом, складывался, словно зонтик-трансформер.

– Довольно! Довольно! – наконец, закричал он, передумав требовать у меня компенсацию за моральный ущерб.

Я опустил руки и отошел. Гнев клокотал во мне. Передо мной сидел жалкий человечишка, виновный во всех моих бедах, но не раскаянье видел я в его глазах, а страх за свою жизнь и недоумение: за что его бьют, такого хорошего?

– Я тебе, можно сказать, сделал рекламу, а ты…

– Рекламу??

– Не надо! Не надо! – плачущим голосом взмолился он и выставил вперед руки. – Но пойми меня тоже. Я всего несколько раз выступил под твоим именем, а столько уже натерпелся! В меня стреляли во время концерта! Это было ужасно! У меня перед глазами до сих пор стоит эта жуткая картина: вспышки огня, щепки, паника… Потом моему продюсеру подкинули анонимку. Ему угрожали жуткой расправой, если он не загасит пламя моего творчества, мои животворящие флюиды! И вот я узнал, что он вчера утонул! Это не случайно, не случайно!

– Ты видел того человек, который в тебя стрелял?

– Того человека? То исчадие ада, посмевшее навести прицел на ангельские крылья Мельпомены…

– Послушай, я сейчас обломаю твои ангельские крылья! – зарычал я, теряя терпение.

– Нет, не видел, – коротко ответил артист, мгновенно изменившись в лице.

– А зачем говоришь, что видел вспышки огня?

– Огонь – это образ, это символ всепожирающего зла, раскинувшего свой кровавый плащ над трепетной плотью… Понял, понял. Молчу! Только ты пойми, что я талантливый артист. Мне претит грубость, насилие, жестокость – все это отгоняет и губит вдохновение…

– А теперь подробно: что ты говорил со сцены?

– О-о! – восторженно произнес артист, слабо всплеснул руками, вскинул брови. – Что я говорил… Конечно, ты не способен представить себе мгновение творческого экстаза, когда ты уже не принадлежишь себе, когда не чувствуешь бренного тела, и душа твоя парит по волнам сладостных флюидов…

Я хлопнул его по плечу. Артист осекся, посмотрел на мою руку, как на огромного паука, который вцепился ему в плечо, и поднял на меня ошалевшие глаза.

– А я не помню…

– Как не помнишь?! Ты что, ничего не соображал?!

– Я же говорю: настоящий актер, как я, на сцене пребывает в состоянии творческого экстаза, он выплескивает свою душу…