– По-моему, я сейчас сам выплесну из тебя душу! – пригрозил я. – Ты готовил какой-нибудь текст? У тебя был сценарий? Ты хоть помнишь, на какую тему говорил?

– На какую тему? – пролепетал артист. – Это слишком грубо и прямолинейно – тема. Истинное творчество не способно жить в прокрустовом ложе схем и планов. Оно подобно вольной птице… Не надо! Не бей меня! Я же не виноват, что я такой… я так привык… у меня не получается по-другому, ибо моя жизнь – это сцена, а сцена – жизнь!

Я даже застонал от досады и, массируя грудь, пошел по комнате. Может, огреть его по голове табуретом, чтобы он вспомнил? Не похоже, что притворяется. Да и какой ему смысл притворятся? В его интересах найти преступника как можно скорее.

– Ну-ка, – сказал я, садясь поближе к артисту. – Давай входи в свой экстаз! Сосредоточься, соберись, поймай за хвост Мельпомену и – понеслось: тайны дедуктивного мышления, современный Эркюль Пуаро раскрывает секреты…

– Точно! – взмахнул длинным указательным пальцем артист. – Я говорил о тайнах дедуктивного мышления.

– И какими же тайнами ты ошеломил достопочтенную публику?

– Я говорил о том величайшем божьем даре, о той искре, которая зажгла в уме моего героя Кирилла Вацуры удивительные способности просчитывать ходы и распутывать сложнейшие комбинации злодеев! – взволнованно говорил артист, глядя сквозь меня. Вдохновение наполняло его, словно дирижабль гелием, и он поднялся с кресла. – Я говорил о вечной борьбе добра и зла, об этих двух взаимоисключающих стихиях, которые с допотопных времен определяют нравственные качества человека…

Он начал ходить по комнате, взмахивать руками; периодически останавливаясь, принимал задумчивую позу, склонял голову то в одну, то в другую сторону; то вдруг хватался за грудь, распрямлял плечи и устремлял взгляд в потолок, а потом резко, будто под рубашкой у него взрывался пиропатрон, выбрасывал руки вверх:

– …о-о-о, люди! Сосуды с мертвящим коктейлем! Как только ваши души выносят эту нескончаемую битву антагонизмов, которые сидят в вас? Как вас не разрывает от противоречий? Но смерть – разве она приносит облегчение? Разве на небесах ваши души не разрывают тьма и свет, как разрывают дефицитный товар две жадные женщины?

Я терпеливо слушал его минут пятнадцать. Когда артист выдержал классическую паузу Станиславского, я встал и похлопал его по спине, как сделал бы, если бы он подавился.

– Ты говорил со сцены то же самое? Слово в слово?

– Что ты! – снисходительно усмехнулся артист, мучительно трудно выходя из роли. – Разве я посмел бы чирикать попугаем, выдавая один и тот же текст? Только импровизация дает мне ощущение полной творческой свободы, бесконечного полета фантазии. Только импровизация наполняет жизнью все те образы, которые рождает мой скромный талант, вызывает к жизни те незримые флюиды…

– Все! Достаточно! – оборвал я его. – Не то сейчас от твоих флюидов мне дурно станет. Ты пойми, что стреляли в тебя…

– В тебя, – корректно поправил артист.

– Нет, в тебя! В тот раз стреляли в тебя! И потому, что говорил нечто непозволительное, нечто такое, что говорить было нельзя, чью-то тайну, табу, секрет! И только этой своей импровизацией ты накликал на себя беду!

Он задумался, и мне показалось, что я впервые за время нашего общения увидел его настоящее лицо, а не маску актера.

– Представь себе, – произнес он, обескураженный моим признанием, – что я не выдавал никаких секретов и тайн. И по той простой причине, что не знал их, не знаю и знать не желаю.

Я готов был согласиться с этим, и все же инцидент был! Был! Убийца автоматной очередью намеревался заткнуть Алексею рот.

– Покопайся в памяти, – настаивал я. – Дыма без огня не бывает.

– Может, все-таки причина не во мне, а в тебе? – осторожно предположил артист.

– Нет!! – крикнул я и хлопнул ладонью по столу с резной столешницей. – До меня убийца уже тысячу раз добрался бы! Делать ему больше нечего, как убивать меня прилюдно, на сцене! Я ни от кого не прячусь! Реклама моего агентства есть во всех приморских газетах! Мой домашний адрес знает любая собака! Если бы причина была в моей профессиональной деятельности, то я бы уже давно был на том свете! Но все началось с твоего выступления!

– Это утверждение все же вызывает у меня некоторые сомнения…

– Давай без сомнений! – нервничая, сказал я. – Поверь мне, я перерыл все свое прошлое. Я перебрал все свои давние и недавние поступки. Я не нашел ничего…

– Так ведь и я не нахожу в себе ничего!! – воскликнул артист и перекрестился. – Обыкновенное шоу! Даже без сатиры, без пародий на политиков и бизнесменов! Одни общие слова! Никаких жареных фактов, никакого компромата! Я вообще ничего не понимаю в криминальном сыске, у меня даже нет ни одного знакомого милиционера или уголовника!

– Черт! – сквозь зубы выругался я, уставившись в маленькое окошко, обрамленное ажурными наличниками. – Я столько тебя искал! Я надеялся, что узнаю, за что в тебя стреляли…

– В нас стреляли.

Я повернулся к артисту. Он почуял неладное, сел в кресло и сжался, как пружина, готовясь снова терпеть побои.

– Увы, ты прав, – признался я. – В нас стреляли.

Я в очередной раз сыграл в "наперстки", и снова вытянул пустышку. Я пошел к выходу, понятия не имея, что мне теперь делать. Артист поторопился за мной, чтобы сразу же запереть двери.

– Будь добр, – заискивающе произнес он, – выходи из калитки быстро, чтобы не привлечь к себе внимания… И не держи на меня зла. Оно сжигает душу, вытравливает из нее творческий потенциал, а на месте выжженной пустыни не вырастит ничего… Ты сам можешь убедиться, что я сказал тебе только правду.

Я круто обернулся.

– Как? Как я могу убедиться?

Похоже, артист пожалел о своих последних словах. Он заметно стушевался.

– Ты думаешь, что поймал меня за язык, – пробормотал он. – Но, в самом деле, есть теоретическая возможность проверить, насколько я был чист перед тобой, насколько открыта и светла моя душа…

– Как?! – рявкнул я.

– Мои выступления кое-кто из зрителей снимал на видеокамеру.

Я застонал, а потом горько засмеялся.

– Тебе известны их фамилии и домашние адреса?