— Тихо, бля, — захрипел опять Глеб, закрывая мне рот, — а то соседи ментов вызовут!

Я, какой-то частью еще не до конца ошалевшего мозга, представила, как сюда заходит полиция, и что они здесь видят, и, кажется, практически потеряла сознание от смеси ужаса и возбуждения.

И замолчала. Только выдыхала в такт жестоким толчкам внутри, ритмично и мучительно. А Глеб между тем опять сунул мне пальцы в рот:

— Оближи, Татьян Викторовна, давай, посильнее…

А затем провел мокрыми пальцами по промежности, растянутой на здоровенном члене Давида, работающем как отбойный молоток, сильно и неутомимо.

И, хоть я была в уже практически невменяемом состоянии, но почувствовала, для чего он смачивал пальцы слюной!

И раскрыла широко глаза, мотая головой отрицательно, и глядя в неумолимое лицо Давида испуганно и растерянно.

— Нееет… — голос изменял мне, а пальцы Глеба акуратно и практически беспрепятственно скользнули сквозь тугое кольцо судорожно сжавшихся пульсирующих мышц, и это странное ощущение выбило из меня остатки разума окончательно.

Я успела только ахнуть глухо, Давид закрыл мне рот своими губами, не пропуская ни единого звука, а Глеб, поймав ритм, двигался так же сильно и неумолимо, как и его друг, добавив еще один палец, и растягивая меня в таком непривычном для этого месте.

И не сказать, что это было плохо! Нет. Это было странно. Вот правильное слово. Странно, так бы я охарактеризовала это ощущение, если б вообще в тот момент могла воспроизводить слова. Я задыхалась, билась в руках своих мучителей, так сладко меня пытающих. Они не прекращали ни на секунду, тяжело дыша и целуя меня по очереди.

Все происходило в полной тишине, прерываемой лишь неприличными звуками соединения наших тел, тихими вздохами, тяжелым дыханием и приглушенным матом. Я не могла даже осознать, сколько времени прошло, сколько они со мной это все вытворяют, опять! Опять!

— Татьяна Викторовна! — тонкий испуганный голосок Кати заставил нас троих замереть.

Я со свистом втянула воздух, глядя за плечо Давида, понимая, что, если она придет сюда и увидит… Боже мой! О чем я только думала?

— Да, Катюш, я сейчас!

Каким образом мне удалось обрести голос и даже что-то ляпнуть связное — загадка.

А, учитывая, что Давид, не выдержав, опять двинулся во мне, прошивая, кажется, все тело насквозь своим здоровенным членом, то как я умудрилась не заорать, не застонать, вообще не произнести ни одного лишнего звука…

Глеб сзади, не реагируя на опасность, рывком вынул из меня пальцы, оставляя пульсирующую неудовлетворенность, но мне некогда было анализировать свою абсолютно извращенскую реакцию на это.

— Катя, я скоро закончу… — очередной толчок, укус в шею, дрожь тела совершенно неконтролируемая. О да, скоро, совсем скоро! — И… Приду!

Последнее слово я практически выкрикнула, потому что Давид, наплевав на все, опять принялся выдалбливать мне всякое соображение сильными и грубыми толчками.

— Хорошо, я жду вас!

— Даааа!

Дверь хлопнула, и я впилась в крепкую шею злым укусом, мечтая прокусить до крови. Потому что совсем озверели, совсем!

Тут сзади сунулся Глеб и тоже огреб укус, причем, у него шкура оказалась потоньше, и я с удовольствием облизнулась, ощущая такой нужный соленый металлический привкус во рту.

Глеб зашипел, развернул меня к себе и втолкнул язык в рот, перехватывая горло сильной твердой ладонью и не позволяя отклониться.

Давид еще больше ускорился, глядя на нас, на мои окровавленные губы, на ладонь Глеба, сжимающую тонкую шею, и, вбившись в последний раз особенно сильно, застонал освобожденно.

Глеб наконец-то отпустил меня, практически задохнувшуюся и так и не кончившую.

Я поняла, что все завершилось, тело неожиданно заныло, заболело, не получив такую нужную разрядку, и я чуть ли не заплакала от обиды.

Давид прижал меня, хнычущую к себе, и, не ссаживая с еще не до конца обмякшего члена, опустил пальцы вниз, нашел нужную, горяченную точку и пару раз нажал. И еле успел прижать меня за затылок к груди. Потому что я не выдержала и взвыла, затряслась в таком диком, некотролируемом оргазме, что даже сама себя испугалась.

— Тихо, тихо, тихо… Ты чего… Тихо…

Парни переждали терпеливо мои последние отголоски удовольствия, а затем Глеб наклонился и аккуратно одел мне на ноги тапочки.

Мена поставили на пол, одернули халат, пригладили волосы, растрепанные грубыми руками.

— Зачем вы… — Я не могла даже сформулировать свои претензии к ним, слишком жестокий был откат организма, — зачем вам…

— Таня, мы сейчас, похоже, опять не поговорим, ты уж прости нас, зверей…

Глеб виновато опустил взгляд, поправил на мне воротник халата.

— Ты не бегай от нас, пожалуйста, у нас все серьезно, понимаешь?

— Нет…

Я покачнулась, начиная ощущать, как саднит между ног, меня тут же заботливо поддержали под локоть.

— Тань, давай завтра встретимся и поговорим, давай?

Глеб, как всегда взявший на себя роль миротворца и переговорщика, пытливо заглядывал в мои пустые ошеломленные произошедшим глаза.

Я еще не могла до конца осознать, что произошло, что они сделали со мной. Понимание приходило медленно, щадя мой бедный, глупый мозг.

— Тань, завтра мы встретимся и поговорим. Обязательно. Только где-нибудь в людном месте. Потому что если наедине… Сама видишь, чего происходит. С катушек срывает…

— Да… Срывает…

Я что, чертово эхо?

Меня подвели к двери. Еще раз поправили халат, поплотнее запахнув.

Господи, как же я на глаза Кате покажусь! Этому ребенку невинному! У меня все ноги в сперме!

Я опять покачнулась, постепенно осознавая глубину своего падения.

— Тань. — Давид приподднял меня за подбородок, твердо посмотрел в глаза, — завтра жди нас. После работы. Не убегай. Нам надо поговорить.

— Да…

Я прошла в открытую дверь, и, не отвечая на взволнованные вопросы Кати, прошла в ванную.

Сначала туда. Смыть с себя все.

И, главное, в зеркало не смотреть.

Потому что себя я там не увижу.

— Татьяна Викторовна, вам плохо?

Голос Кати за дверью ванной заставил меня немного прийти в себя, вынырнуть из пучины самобичевания.

— Нет, Кать, все хорошо. Я выйду сейчас.

Я закрутила кран, подхватила полотенце, и, избегая смотреть на себя, вытерлась.

А потом пригляделась к пятнам от пальцев на бедрах, и, выругавшись, все же обернулась к зеркалу.