Джойс накрывала на стол. Хорошенькая, голубая с желтым скатерть в стиле «прованс», жимолость в высокой хрустальной вазе, элегантные узкие бокалы для вина.

Все, кроме супа с морковью и кориандром, сегодня было холодное. По дороге на вокзал Мэрилебон она заскочила в «Фортнум»[23] и купила копченого лосося, пирог с говядиной и каштанами, артишоки и греческий салат.

Она ездила в Лондон. Прослушивание Нико в Королевском Национальном театре было назначено на одиннадцать тридцать. Джойс и Калли встретили его в фойе театра Литтлтона[24]. Некоторое время они сидели и слушали инструментальное трио (флейта, виолончель и фортепиано), исполнявшее романс Форе, потом перебрались в ресторан театра Оливье, где Джойс заранее забронировала столик.

Выпили по бокалу шампанского. Хотя результаты прослушивания Николасу предстояло узнать не раньше следующей недели, все равно это был удивительный, волнующий день. Он прослушивался у Тревора Нанна для «Мисс Джин Броди в расцвете лет»[25] и был на седьмом небе уже оттого, что ходил по одной сцене с людьми, носящими самые громкие театральные имена столетия: Скофилдом и Маккелланом, Гилгудом, Джуди Денч и Мэгги Смит. Здесь Йен Хольм играл короля Лира. Джойс видела «Лира»? Такое мастерство… просто дух захватывает… поверить невозможно…

Джойс улыбалась, охотно позволяя ему витийствовать. Чем и хороши актеры. С ними так легко. Никогда не приходится искать тему для разговора.

Счастливая, взволнованная Калли поцеловала мужа в щеку и подняла свой бокал. Джойс никогда не забывала о превратностях актерской судьбы, ведь и у дочери та же профессия. Сегодня взлет, завтра падение. И Николаса она знала достаточно, чтобы понимать: к вечеру сомнения постепенно погасят это игристое кипение. Уже сейчас, рассказывая, что Тревор Нанн вроде бы смотрел на него благосклонно, он добавил: «Разумеется, это только кажется…»

Джойс поглядела в окно на залитую солнцем реку, на лондонские великие стальные мосты и блаженно вздохнула. У нее был дар отдавать должное счастливому мгновению, пока оно еще не отлетело, а не только задним числом, чем грешит большинство людей. До чего же весело будет рассказывать про все это Тому! Когда он вошел в кухню, Джойс по-прежнему пребывала в мечтательном настроении.

— Вы только посмотрите! — Он уставился на стол. — Выглядит совсем неплохо! А это что такое? — Он указал на весьма внушительный пудинг.

— Шарлотка с грушами. Тебе можно только груши.

— Где ты все это взяла?

— «Фортнум», — ответила она и, не давая мужу оправиться от удивления, известила: — Я ездила в Лондон.

— Зачем?

— Послушай, Том! — укоризненно воскликнула она.

— Подожди, только не напоминай мне!

— И не собираюсь.

— Там есть шардоне в прихожей, оно вполне подойдет ко всему этому. Ты не возражаешь, дорогая?

Когда Джойс вернулась от винного стеллажа с бутылкой «глен карлоу» в руке, Барнаби был уже во всеоружии:

— Прослушивание Нико!

— Ты посмотрел на календарь.

— Его взяли?

— Я тебе все расскажу за ужином. — Она открыла вино. — Гэвестоны отменились, кстати.

— Тем лучше. Но… — он указал на хрустальную вазу, бокалы, цветы, — тогда для кого это все?

— Для нас. — Джойс передала мужу бокал с вином и чмокнула его в щеку.

— М-м-м. — Барнаби сделал большой глоток. — Очень хорошо. Дерзкая штучка с теплым послевкусием и стальным стержнем. Что-то оно мне напоминает, не слишком далекое. — Он стал тихонько, почти беззвучно, напевать «Воздух, которым я дышу…». Это была их песня, ее играли на их свадьбе: — «Если бы я мог загадать желанье…»

Джойс передала ему салфетку.

— Помнишь это, дорогая?

— Что? — Она уже взялась за еду.

— «Холлиз»[26].

— Гм. Смутно.

Было уже почти десять утра следующего дня, когда Энн Лоуренс очнулась. Не пробудилась ото сна, а именно очнулась. В соседней комнате слабо, не громче пчелы, жужжал пылесос. Но громкость постепенно нарастала. Потом, по-видимому, пылесос задел плинтус, и раздался стук.

Энн как будто медленно поднималась на поверхность из глубин океана. Все плыла и плыла сквозь темные слои мысленной тины, пока не смогла с трудом разлепить тяжелые веки. Оказалось, что она лежит на кровати, в комнате полутьма. С минуту она разглядывала неясные очертания громоздкой мебели. Все казалось ей совершенно незнакомым. Потом она совершила ошибку, попытавшись приподнять голову от подушки.

— А-а-а! — Задыхаясь от полыхнувшей в голове жгучей боли, Энн закрыла глаза и переждала ее. Потом, стараясь не двигать головой и осторожно перемещая тело, постепенно переползла повыше и, привалившись к изголовью, некоторое время лежала неподвижно.

Пылесос выключили. В дверь очень деликатно постучали. Хетти Лезерс приоткрыла дверь, просунула голову в щель и осторожно вошла.

— Слава тебе господи. А то уж я думала, вы никогда не проснетесь.

Она подошла к окну и раздвинула шторы. В комнате стало серо и пасмурно.

— Не включайте свет!

— Ни в коем разе. — Хетти присела на край кровати и взяла Энн за руку. — Боже мой, миссис Лоуренс, что такое с вами случилось?

— Я… я не знаю.

— Говорила я ему, что нельзя давать вам сразу две таблетки. Предупреждала.

— Что?

— Ну, вчера вечером. Когда вас уложили в постель.

— Но… вы же не бываете… здесь… — Энн глубоко вздохнула, еще раз попыталась закончить фразу, но не смогла.

— Вечером? Да, правильно, меня по вечерам не бывает. Но он позвонил вчера в десять часов и спросил, как быть с ужином. — В голосе Хетти до сих пор вибрировало эхо вчерашнего раздражения. Как будто нельзя открыть банку консервированного супа и сделать себе сэндвич! — Вот я и подумала, что лучше мне прийти сегодня утром, не то вас и не накормят ни разу за целый день.

— Кто он? Кто позвонил?