— В общем, я на этом прощаюсь! Спасибо всем за сегодня! — еще успела добавить она и, прижав к уху трубку, замерла в ожидании с рассеянной улыбкой на устах.

Не желая отвлекать ее, я попрощалась одними жестами и побрела по тротуару куда глаза глядят. Она помахала мне вслед.

Чтобы не распахивать огромный зонт на такой узкой улочке, я старалась шагать под кронами больших деревьев. И добрела до парка, заставленного огромными скульптурами, где в самом центре располагался Музей современного искусства. Лучшего укрытия, пожалуй, и не найти.

Осмотрев экспозицию, я зашла в буфет, попросила стакан лимонада и присела за ближайший столик. Окно буфета было распахнуто настежь. За ним, сквозь дымку дождя вперемежку с градом, просматривался лотосовый пруд. В этом музее всегда так, подумала я. Как ни придешь сюда, настроение вечно одно и то же. Очень скоро перестаешь понимать, в каком времени ты находишься.

Лимонад оказался слишком сладким и кислым до невозможности. Но оставлять его недопитым было жалко, и, глядя на лотосы, я постепенно осушила стакан до дна. Никаких посетителей, кроме меня, в музее не было. Огромная фреска на противоположной стене, тюлевые занавески в стиле ретро, оранжевые стульчики за столиками вокруг — все они как будто прислушивались к голосу моего сердца.

И тут внутри меня что-то заскрежетало и сдвинулось с места. Сперва я подумала, что просто хочу в туалет. Но нет же. Скрежетало не в желудке, а в сердце. Из крохотного семечка на свет пробивался мягкий, хрупкий росток и давил изнутри, точно узник, пытающийся разрушить стены своей темницы.

Мне захотелось писать об этом. Выплеснуть это все на бумагу. Прямо здесь и сейчас. То было внезапное озарение.

Буквы Сиракавы-отца буквально срывались с кончиков моих пальцев. Прямо родовые схватки, подумала я. Так и тянуло вцепиться в шариковую ручку.

Спохватившись, я открыла рюкзак. Увы! Никаких письменных принадлежностей, как назло, я с собой не взяла. Беспомощность охватила меня. Тоже мне потомственная каллиграфесса!

Ладно. Некогда сопли размазывать. Ближайшая цель — найти, чем все это записать…

— Прошу прощения! — окликнула я буфетчика, полоскавшего за стойкой стаканы. Похоже, моя неприкаянная фигурка давно уже озадачивала его. — У вас не найдется карандаша и бумаги? Что угодно, лишь бы записать!

— Разве что вот это… — отозвался буфетчик. И, достав из кармана фартука шариковую ручку, неуверенным жестом протянул ее мне. — А из бумаги — только бланки для счетов. Ничего? — добавил он, словно извиняясь.

— Ничего, бланки тоже сгодятся. Можно парочку?

В любую секунду буквы отца Сэйтаро могли заснуть в моем сердце уже навеки.

— Ну, этого сколько угодно. Понадобится еще — говорите…

Получив от буфетчика заветные ручку с бумагой, я ринулась обратно к столику.

Глубоко вздохнув, я уняла бурю в сердце. Расслабила пальцы левой руки. Такие любовные письма обычно пишутся левой.

Милая Тии-тян!

Прямо сейчас я наблюдаю прекраснейшие пейзажи.

И вижу все, что с тобой происходит.

Школу танцев на этом шарике я окончил раньше тебя.

Поэтому, когда встретимся снова, мы возьмемся за руки и будем гулять сколько захотим.

А пока тот день не настал, будь веселой и не болей!

Любящий тебя крепче всех на свете —

твой я.

— Но это же… почерк отца! До последней черточки! — воскликнул Сэйтаро-сан, прочитав это дважды, если не трижды, прежде чем взглянуть на меня.

Насчет почерка я даже не сомневалась. Будь его отец жив, он писал бы именно такими буквами, это уж наверняка.

«Танцы на шарике» — выражение, которым отец Сэйтаро пользовался в письмах уже не раз. Землю он представлял в виде шарика, на котором ему выпало танцевать. Возможно, с таким взглядом на мир ему было легче подшучивать над своей запутанной жизнью?

Письмо, написанное на обороте расчетного бланка, я вклеила в паспарту из плотной бумаги с рукодельным узором. Теперь эти строки обрамлял узор из прессованных цветов, а лицевая сторона бланка так и осталась тайной, о которой уже никто никогда не узнает.

По словам самого Сэйтаро, его мать обожала цветы и всю жизнь выращивала их в своем садике на окраине Иокогамы.

Ну, а это письмо из рая. То есть из прекрасного цветочного сада. Кому-то, возможно, такая аллегория покажется слишком наивной. Но если бы отец Сэйтаро и правда писал из рая, разве его письмо не выглядело бы точно так же?

— Будто сам же отец писал… — повторил Сэйтаро-сан после долгой паузы, перечитав письмо в очередной раз. — Но как вам удалось собрать столько сезонных цветов?

Он осторожно провел пальцем по цветочному узору. Тот состоял из нескольких прессованных цветов, а также четырехлистного клевера.

— Вот этот найти было сложнее всего, — призналась я.

Когда я только написала это письмо — шариковой ручкой, в буфете Музея современных искусств, — я собиралась сделать его фотокопию на какой-нибудь антикварной открытке. Но даже на самой аккуратной копии исчезла бы объемность линий — глубина нажима, с которой ручка продавливала бумагу. Хорошенько подумав, я решила оставить «живую» бумагу как она есть.

— А весенних и летних цветов у меня запас, с ними особых проблем не возникло…

На самом деле проблема как раз и заключалась в том, что стояла середина января. Прямо сейчас расцветала слива, но ограничиваться только сливой было бы слишком уныло.

Из крупных цветов я выбирала пинцетом лишь отдельные лепестки, а маленькие использовала целиком, как они и расцвели.

— Роза, фиалка, нарцисс, гортензия… А этот, рыжеватый, — кажется, саркандра? Я сам в цветах не очень-то разбираюсь, но… Похоже, вы даже кизил нашли?

Написав письмо, я отправилась на поиски прессованных цветов по лавочкам коллекционеров в квартале Дэнга́ку-Су́дзи. И вдруг прямо на улице встретила Панти с целой ватагой учеников, выполнявших какое-то внеклассное задание. В двух словах я объяснила ей, что ищу, и в тот же день, едва закончив занятия, она притащила мне целый альбом гербариев, собранных ее питомцами еще прошлым летом.

— Нам он больше не нужен. Уже выбросить собиралась. Так что можешь использовать на всю катушку, — сказала Панти.

На ловца и зверь бежит, подумала я тогда. Но этими гербариями Панти и вправду меня спасла.

— Прямо не письмо, а шкатулка с сокровищами! — чуть смущенно улыбнулся Сэйтаро-сан. Что говорить, эти яркие лепестки всех мастей и оттенков, собранные вместе, напоминали коллекцию самоцветов.

— Они ведь еще живые, правда? — уточнил Сэйтаро-сан, заглядывая мне в глаза.

— Да… Я думаю, что живые.

Даже если эти цветы разлучили с землей и солнечными лучами, они продолжают жить в той форме, какую мы