я совершенно не понимаю, почему мы об этом говорим. Но это ладно, это неважно. И кто же эти добрые люди? Друзья его отца? — И не выдержав: — Или, может быть, друзья твоего родственника?

По крайней мере, перестал улыбаться.

— Мой родственник к Васиному аресту отношения не имеет. Он к тому времени уже давно был не у дел. А вообще я тебе так скажу: в этой стране у каждого второго какой-нибудь такой родственник.

— Но не все заступаются за них так рьяно.

Да что же это, в самом деле? Кате хотелось стукнуть себя по лбу. За информацией она сюда пришла, а не мораль читать.

— Я не буду больше об этом писать, — мрачно сказал Андрей. — Ника тебе, вероятно, уже сообщила. Очень надеюсь, что у нас с ней на этот раз получится. Предлагаю сохранить дипотношения.

Катя неопределенно кивнула и сделала знак официанту. Ей хотелось спросить что-нибудь вроде: «Тебе было очень важно, чтобы Гарик не передал Васе эти вещи?» — но это не имело никакого смысла. Всю дорогу домой она злилась. Он как-то сбил ее с толку, завел, заставил говорить совсем не о том. И только потом, уже у самого дома, она вдруг подумала: а почему он не удивился? Почему не задал мне самого естественного вопроса: зачем? Зачем тебе, Катя, знать, что я делал ночью в саду десять лет назад?

Хорошо, ну а Грише-то как объяснить разодранные ноги? Тигр напал в зоопарке? Бешеные коты? Очень странно выглядят эти царапины, никак не придумаешь правдоподобного объяснения. Катя подумала: ничего не поделаешь, видимо, придется рассказать все как есть. И рассказала.

Гриша испугался. Испугался так явно и так сильно, что Катя, грешным делом, даже обрадовалась.

— Понимаешь, какая петрушка, — мрачно сказал он. — По всем канонам, я должен тебя уговаривать бросить это дело как можно скорее. Беда в том, что я совсем не уверен, что это поможет.

— Именно! — подхватила Катя. — Хорошо, что ты понимаешь. Не мы же все это начали! Вдруг ни с того ни с сего — анонимки, потом — Женька. Черт, что-то же все-таки должно было запустить этот механизм. Не может же просто так, на ровном месте!.. Машино письмо по времени отлично подходит, конечно, только это никуда не ведет. Да, кстати, насчет Маши… Я тут еще с одним человеком встречалась…

И она рассказала о встрече с Андреем.

— Так что теперь мне совершенно необходимо еще раз встретиться с Машей, — подытожила она, — и спросить, что все это значит. С ума сойти, вообще-то. Что это за механизм такой: подставить на свое место кого-то другого, а потом этому другому еще и письмо написать. Вытеснение с замещением, да? Но дело в том, что к этой Маше никак не подберешься. Отцу, разве что, опять позвонить? Интересно, зачем Андрей о Васе заговорил? Я даже потом подумала: знаешь — может, он на себя намекал? В смысле — что это он ему помог?

— Как это? — удивился Гриша. — Ему сколько лет тогда было?

— Двадцать… один, я думаю.

— Ну вот. Как он мог помочь? Кто он, по-твоему, такой?

— Может, не сам. Может, через кого-то. Но знаешь, что очень странно. Он совсем не удивился, что я его расспрашиваю про дачу и про сарайчик. Как будто так и надо. Как Леночка. Но Леночка-то прямо так и сказала: я думаю, что его убили. А этот — нет.

Гриша осторожно провел пальцем по ее ноге между царапинами.

— Больно?

— Да нет, сейчас уже совсем чуть-чуть, почти прошло.

Гриша задумался.

— Скажи, пожалуйста, — вдруг спросил он, — об этих гильзах, что, правда никто не знал, что ли?

— Странно, да? Ну Васька — ладно, Васька — железный человек. Он мне тогда сказал: и еще кое-что. И никому с тех пор не говорил, кроме Гарика. Но и Гарик все эти годы молчал, вот что удивительно. То есть, что он молчал до перестройки — это я понимаю. Но он ведь и потом молчал — до самого Васиного приезда.

— Ну это, в конце концов, не так уж странно, — возразил Гриша. — Обещал молчать — и сдержал обещание. А вот почему он их с собой на дачу не привез?

— Не помню! Он как-то объяснил, очень разумно. Слушай! — вдруг воскликнула она, захваченная новой идеей. — А вдруг он что-нибудь с ними сделал? Отдал кому-нибудь тайком от Васи? Леночка говорит, он ужасно изменился, помнишь? Может, он Васю боялся, не знал, что говорить?

— Кому он их отдал? Врагам, интервентам? Конкурирующему изданию? Не знал, что говорить Васе, и поэтому стал плохо обращаться с женой?

— Гришенька! — с чувством произнесла Катя. — Ты у меня, как сито, как фильтр, — спасибо! Просеиваешь мои бредовые идейки!

— Ты что, обиделась? — изумился Гриша.

— Бог с тобой! Я серьезно! Меня куда-то несет и несет с этой историей, просто не знаю, совсем соображать перестала. Но вообще, между прочим, то, что Леночка описывает — вот это вот, как он разом изменился, — действительно непонятно. Если, конечно, она не вчитывает дополнительный смысл туда, где его нет… Почему-то мне кажется, что не вчитывает. Что с ним могло случиться?

— А с Васей ты не хочешь поговорить? — предложил Гриша. — Вдруг он чем-нибудь поможет?

— С Васей… — замялась Катя. — Да с Васей, понимаешь, какая история… Мирелка его от всех ограждает. Не хочет, чтобы его беспокоили. А она меня и так еле-еле простила.

— Ты куда?

— Пить хочется.

— Подожди, я принесу.

Гриша встал и пошел на кухню. Вернулся, неся стакан с водой, протянул его Кате и сказал, как будто продолжая прерванную мысль:

— А если уж говорить о странностях, то самое странное вот что… — у него вдруг сделался совершенно растерянный вид. — Забыл… Потерял мысль.

Катя фыркнула:

— Вот-вот. А я так все время. Вернись на кухню — может, вспомнишь.

— Да ну тебя, Катька. Что же это было-то?.. Ну шут с ним… Обещаешь пока ходить по улицам только при дневном свете и только там, где людно?

— Обещать-то я обещаю, — вздохнула Катя. — Куда ж я денусь? Вот только хотелось бы знать точное определение слова «пока».