Они прождали почти до сумерек. Верити еще не вернулась из Хаттона. Гвен следила за тем, как Навина завернула ребенка и положила его в старую корзину для сбора чая. Она залезла в повозку, запряженную волом, и поставила позади себя корзину, но только собралась тронуться, как из темноты вышел Макгрегор. Гвен спряталась в тени крыльца и, затаив дыхание, слушала, как Навина объясняет ему, что едет навестить свою заболевшую подругу в одну из сингальских деревень.

– Повозка не предназначена для твоих личных целей, – проворчал Макгрегор.

Гвен сжала зубы.

– Всего один раз, сэр.

Хоть бы он ее отпустил!

– Хозяин дал тебе разрешение?

– Хозяйка дала.

– Что у тебя в корзине?

Гвен охватила паника, она перестала дышать.

– Только старое одеяло. Хозяйка дала.

Макгрегор обошел повозку с другой стороны. Теперь Гвен не слышала, что он говорит. Сунь он сейчас нос в корзину, для нее это – смерть. Они обменялись еще несколькими короткими фразами, а Гвен молилась: пусть я лишусь всего, что мне дорого, лишь бы он отстал от Навины. Она не разбирала их слов, не слышала даже, говорят ли они вообще, и в темноте не могла увидеть, заглядывает ли Макгрегор в корзину.

Гвен переполнило чувство стыда за свою глупость в день бала, и она уже готова была выйти из укрытия и во всем признаться. Если бы она не приревновала Лоуренса к Кристине, то никогда не приняла бы помощь Сави Равасингхе, но винить ей некого, кроме самой себя. Стоит ей заговорить сейчас – и все закончится… Но потом, услышав звук шагов и скрип колес отъезжающей повозки, Гвен бесшумно проскользнула в дом, голова у нее кружилась от облегчения.

Бедная Навина не хотела ехать в темноте, но держать малышку дома было слишком опасно – она в любой момент могла раскричаться.

Оставшись одна, Гвен очень хотела уснуть, но каждую минуту проверяла, на месте ли Хью. Примерно через час она услышала, что к дому подъехала машина Лоуренса. Гвен расчесала пальцами всклокоченные волосы и скрылась в ванной, заперев за собой дверь. Прижала кулаки к голове и мечтала только об одном – провалиться сквозь землю. Однако было ясно, что это невозможно. Тогда она сполоснула лицо и завязала в узел волосы, потом села на край ванны и стала ждать, когда у нее перестанут трястись руки. Услышав, что Лоуренс заглянул в спальню, она прицепила на лицо улыбку, собралась с духом и вышла к мужу.

Лоуренс стоял у кроватки и изумленно смотрел – в первый раз – на своего сына. Гвен наблюдала за ним, пока он не замечал ее присутствия, любовалась его широкими плечами и вихрами волос надо лбом. Потрясенная счастливым видом мужа, она поняла, что не решится заново открыть черную дыру в его сердце. И дело было не только в желании оградить его от тяжелых переживаний – эгоистические соображения у Гвен тоже имелись, ради них обоих она должна довести начатое до конца.

Гвен шагнула вперед, и Лоуренс обернулся на звук. Она сразу заметила, что, помимо радостного изумления, в его сияющем взоре ясно читается облегчение. Непередаваемое облегчение. Они смотрели друг на друга, и глаза Лоуренса сверкали, но потом он слегка сморщился, будто подавляя слезы.

– Он похож на тебя, правда? – сказала Гвен.

– Он прекрасен. – Лоуренс смотрел на нее в восхищении. – Ты такая храбрая. Но где же близнец?

Гвен замерла, не способная ни думать, ни чувствовать, ей вдруг показалось, что между ними никогда ничего не было. Он был незнакомцем. Ей хотелось кинуться прочь, бежать отсюда, но вместо этого она огромным усилием воли заставила себя подойти к мужу, не выдав при этом своей печали.

– Родился только один ребенок. Прости.

– Дорогая моя девочка, тебе не за что извиняться. Я и так люблю тебя безумно, но это… это для меня невероятно важно. – Гвен заставила себя улыбнуться. Лоуренс протянул к ней руки. – Иди сюда. Дай мне тебя обнять.

Он прижал ее к себе, и Гвен, опустив голову на грудь мужа, почувствовала, как сильно бьется его сердце.

– Гвен… Прости меня, я от тебя отдалился. Прости.

Она подняла голову и поцеловала его, разрываясь между противоречивыми чувствами. Ей до боли хотелось поделиться с ним этим ужасным происшествием, открыть правду и задушить в зародыше ложь, которая испортит им всю жизнь, но широкая улыбка, расползавшаяся по лицу Лоуренса, остановила ее. Много недель отчуждения, и вот он снова с ней, не только физически, но и эмоционально. Гвен удалось сдержаться, и она не противилась объятиям мужа, но при этом понимала: никогда уже их отношения не будут прежними. Что-то уплывало от нее – покой? безопасность? – она сама не знала, что именно, но чувствовала себя потрясенной и ужасно одинокой. Она слышала резкие крики летавших над озером птиц и ощущала щекой биение сердца Лоуренса. Гвен была опустошена, и даже теплая улыбка мужа не могла унять сокрушительную боль, которую она чувствовала.

После того как доктор побывал у них и осмотрел Гвен, она придумала массу объяснений, почему Лоуренс должен оставить ее в покое, но правда состояла в том, что только в его отсутствие она могла предаваться своему горю. Одна и та же мысль крутилась у нее в голове: могут ли двое мужчин стать отцами близнецов? Она размышляла, как бы ей обзавестись близкой подругой, потому что из-за беременности не успела найти себе приятельниц. Начни она сейчас заниматься этим, Лоуренс что-нибудь заподозрит. Бо́льшую часть времени они прожили уединенно, а если и выбирались куда-то – на губернаторский бал или на бал, устроенный гольф-клубом, – то всегда вместе. Кому она может довериться? Только не родителям. Они придут в ужас. Фрэн? Вероятно, она могла бы поговорить с сестрой, но когда еще они увидятся. Тот факт, что ей не удавалось вспомнить, занимался ли с ней любовью мистер Равасингхе, не помогал делу. Он вроде бы был так заботлив. Гладил ее по лбу. Остался с ней, когда ее тошнило. Но что еще? Неизвестность сводила ее с ума.

Лоуренс был дома уже три дня, а Навина так и не вернулась из деревни. Гвен не смела даже думать о том, что случится, если сингалка не найдет девочке приемную мать. Тревога возрастала, и ее стали преследовать темные глаза малышки. Она была все время настороже, вздрагивала от резких звуков и испытывала тошноту от постоянной боязни, что Лоуренс как-нибудь узнает правду.

Он на цыпочках вошел в комнату Гвен, когда та как раз заканчивала ночное кормление.

– Почему ты всегда подкрадываешься ко мне? – проворчала она. – Ты меня пугаешь.

– Дорогая, ты выглядишь усталой, – сказал Лоуренс, не обращая внимания на ее ворчливость.

Гвен вздохнула и убрала с лица кудрявую прядь волос.

У нее появилось молоко, и Хью оказался прожорливым сосунком, но засыпал прямо у ее груди. Лоуренс поправил подушки Гвен, потом сел на край постели и повернулся к жене. Она облизнула нижнюю губу, покрутила головой, чтобы снять напряжение в шее от долгого кормления.