бы там ни было, его оставили все, даже высокопоставленные заступники. Что было с ним дальше, Лиза не знает, так и не спросила.

А в тот вечер, когда врач скорой обработал Лизины раны, наскоро, прямо в тускло освещенном коридоре, вправил ей нос и, взяв отказ от госпитализации, уехал на следующий вызов, Матвей Борисович закутал ее в какое-то старое, но совсем не противное одеяло и повез домой. Лизу поразило, как чисто и пусто было в его машине. Она еще никогда не видела места, где нечего было бы убирать. Но события так просто не уберешь. Картинки обступили ее со всех сторон: задержание, убийство, выезд на место преступления, а вот еще – и еще – и еще. Матвей Борисович спросил, отчего она так морщится, и она пересказала ему несколько последних историй.

Была зима, как и сейчас, а потому, когда он резко затормозил, их немножко подкрутило на льду. Съехав на обочину, он повернул ключ, машина успокоенно выдохнула и замолчала. Молчал и Матвей Борисович. Наконец он сказал:

– Никогда не курил, а сейчас почему-то хочется.

– Сколько вам лет? – спросила его Лиза.

Он коротко взглянул на нее, несколько секунд молчал, потом ответил:

– Тридцать один. Почему интересуетесь?

Это было удивительно: Лиза вдруг начала понимать совершенно незнакомого человека и теперь чувствовала, будто он ждет от нее чего-то еще.

Не менее удивительно было то, что он в ответ не поинтересовался, сколько лет ей. Так и не дождавшись встречного вопроса, она наконец сказала:

– А Лизе двадцать шесть. Какого числа день рождения?

– Восьмого мая. Астрологией, что ли, увлекаешься? – спросил он, как-то криво усмехнувшись и внезапно перейдя на “ты”.

И она снова, в который раз уже, удивилась:

– Астрология ненаучна. Странно предполагать, что десятки тысяч человек, родившихся в один и тот же день, продемонстрируют значимые и отслеживаемые сходства просто по факту этого совпадения. Тысяча девятьсот восемьдесят шестой год рождения, так? – Он как-то неопределенно мотнул головой. – Вы прожили одиннадцать тысяч пятьсот сорок шесть дней. Осталось еще примерно двадцать девять тысяч четыреста сорок четыре.

– Ничего себе “примерно”, – как-то странно хохотнул он и записал числа в телефон. – Потом подсчитаю, сколько ты мне, кукушка, жизни отмерила.

– Восемьдесят. При вашей работе это еще щедро.

Это была шутка, но он почему-то перестал улыбаться.

Когда машина остановилась у ее дома, Лиза поняла, что не может двигать руками – совсем. Не то чтобы они начали болеть, нет. И дело было не в одеяле, из него она выпуталась еще в машине. Но ощущение было такое, будто руки превратились в сосиски, а бинты стали плотной синтетической оболочкой, а потом кто-то поставил на огонь кастрюльку и варит в ней Лизины руки прямо в бинтах, и им становится мучительно горячо и тесно, бинты все туже обхватывают кожу и вот-вот лопнут. Хорошо бы их вилочкой проколоть. Бабушка всегда так делает, когда сосиски варит.

Матвею Борисовичу – к тому моменту он уже успел превратиться в Митю – пришлось буквально доставать Лизу из машины. И, конечно, открыть дверь в подъезд она тоже не смогла.

Нашарив в ее рюкзаке ключи, он поднес таблетку к датчику, дверь запищала. Он распахнул ее перед Лизой. Она запнулась о хорошо знакомый порожек и шлепнулась бы больными руками вперед, если бы он не ухватил ее за куртку. Забросив ее рюкзак за спину, не отпуская куртки, он крепко взял ее другой рукой за плечо и повел внутрь. Кое-как поднялись по лестнице – от лифта она шарахнулась, а он не стал настаивать.

Дверь открыла бабушка. Увидев Лизу с полицейским, спросила:

– Что натворила?

Митя поморщился:

– Отчего сразу натворила? Давайте-ка поспокойнее, она и так натерпелась. Простите, не знаю имени-отчества.

– Лидия Матвеевна…

– А я Матвей Борисович, – усмехнулся Митя и, аккуратно прислонив Лизу к стене, открыл дверь пошире, чтобы Лизе было удобнее пройти…

Митя давно ушел, а бабушка все никак не могла успокоиться. Лизиных рук она толком не видела, потому и не слишком испугалась, но вот Митя ее потряс:

– Прямо как папа, ну надо же, почти одно лицо! И имя совпало!

– Твой папа – Николаевич, – вяло возразила Лиза.

– Да что бы ты понимала, – отмахнулась бабушка. – Сходство-то какое! Высокий такой же, статный! Видно сразу, очень хороший человек. Повезло тебе, Лизок, ой как повезло. Страшно представить, что было бы, попадись ты другому кому. А человек с таким именем плохим быть просто не может!

Лиза и сама понимала, что ей очень повезло. Но имя тут было совершенно ни при чем.

– Про имя так думать – все равно что в гороскопы верить, – пыталась спорить она.

– Ты просто жизни не знаешь, – ворчала бабушка, и Лиза поняла, что разумные доводы здесь бессильны. – Имя – это очень важно. Сколько ни встречала в жизни Раис, все были суки редкостные. А Матвеи все хорошие, помяни мое слово.

За эти три года Лиза множество раз убеждалась в бабушкиной правоте. Митя действительно оказался очень хорошим – разрешил помогать ему с разными запутанными делами и сам помогал всегда, чем только мог. А теперь он не сможет помочь. Да и никто не сможет. Только сама.

Лиза внезапно выдергивается из-под кровати, выскакивает из комнаты, хватает куртку и ботинки и вылетает на лестничную клетку. Там толпятся соседи, – два, нет, три человека. Они расступаются, даже не попытавшись задержать ее. Плащ вьется за спиной и хлопает по ногам – звук такой, будто Лиза бьет крыльями.

Если это и есть следующий урок, то она не собирается ждать перемены.

Ссыпаясь по лестнице, она с ужасом ждет, когда сзади затопочет, но сзади тихо. Неужели годы тренировки в искусстве быть незаметной сыграли ей на руку и полицейские не заметили, как она ушла?

Только куда теперь?

Ни домой, ни к Кузнецовым нельзя. Бабушка свято верит, что полиция лучше знает, кто прав, кто виноват, и если Лизу ищут, значит, она действительно провинилась.

Хорошо, что до трехтысячного эпизода еще далеко. Значит, есть надежда как-то выпутаться из всего этого.

Понятно, что и на остановку нельзя, там будут ловить. Вообще на проспект нельзя. Хорошо бы найти какую-нибудь кафешку и засесть там в уголке.

Лиза ощупывает свои эмоции и, к собственному удивлению, не обнаруживает ни паники, ни даже страха. Как будто она вдруг оказалась внутри шахматной партии и непременно должна победить.

Шагая по сугробам в противоположную от своих обычных маршрутов сторону, Лиза представляет себе забытый было график дзета-функции Римана. Действительная и мнимая ее компоненты – будто крылья удивительной бабочки, которую пригвоздили к осям абсцисс и ординат. Бабочка силится взлететь, но никогда не сумеет этого сделать, если Лиза не поможет.

Впервые Лиза остро жалеет об упущенных годах работы. Ей кажется, что крылья бабочки чуть дрожат, – но она не может понять, жива ли