– Стойте, стойте, – морщась от сильной боли, простонал он.

– Ты, никак, ранен? – спросил наш командир.

– Болит, просто спасу нет, – сквозь зубы ответил тот, опускаясь на снег.

– Стасик, – мотнул головой в мою сторону Виталий Матвеевич, – перевяжи-ка его быстренько. На морозе потеря крови опаснее самой раны.

– Что там у вас творится? – кивнул он в сторону возобновившейся перестрелки. – Ты уже второй раненый, кого мы встречаем всего-то на двух километрах.

– Там их пятеро или шестеро, не меньше, – ответил несколько приободрившийся после перевязки боец. – Было больше, но мы их тоже сильно пошерстили.

Он застонал, поднимаясь, и неуклюже закинул винтовку на плечо.

– Вы, товарищ командир, попытайтесь обойти их оврагом, слева, – посоветовал он, – там есть пологий склон. А напрямую их нам не взять, светло очень. Сдается мне, что они специально нас здесь сдерживают. Видимо, дают кому-то возможность к станции прорваться.

– За мной, – скомандовал Логунов, и, свернув с дороги, мы двинулись дальше через снежные завалы. Не менее получаса мы преодолевали овраг. Наконец, видимо, посчитав, что мы достаточно зашли в тыл к бандитам, командир повел нас в сторону почти затихшей перестрелки. Я первым вышел на опушку леса и неожиданно увидел двух человек, бегущих от оврага к столбовой дороге.

– Стой, руки вверх, поганцы! Стрелять буду! – заорал я, в надежде привлечь криком увязших в лесной чаще товарищей.

Но в ответ на мой крик один из бегущих мгновенно повернулся и на ходу выпустил в мою сторону короткую пулеметную очередь. Как он в меня не попал с такого близкого расстояния, я до сих пор не понимаю! Инстинктивно отшатнувшись к ближайшему дереву, я вскинул свой карабинчик и приготовился выстрелить, но следующая очередь буквально вышибла его у меня из рук. Не рискуя более искушать судьбу, я упал на снег и достал свой служебный браунинг. Видимо, посчитав, что я убит или серьезно ранен, бандиты снова бросились бежать. Тем временем мои товарищи открыли из леса ответный огонь. Я встал на колени и, стараясь целиться как можно лучше, расстрелял вдогонку диверсантам всю обойму. По счастью, какая-то из выпущенных мною пуль сразила одного из бандитов. Другой же метнулся в сторону и исчез за кустами. Поскольку патроны в браунинге закончились, я снова упал в снег и затаился. Так вот. Пролежал я в канавке не более минуты, пока из леса не показались мой командир, Кольцов и Толька Лазарев.

– Ложись! – крикнул я им, увидев, что они бегут ко мне в полный рост. – Стреляют!

Но они меня не слушали. Командир принялся ощупывать мои плечи и спину, видно, подумав, что я ранен. А остальные ребята бросились к сраженному мной человеку.

Логунов помог мне выбраться из ямы, и мы подбежали к лежащему. Только тут я увидел, что пулемет, огня которого я так опасался, лежит в снегу, прямо под телом подстреленного. Скорее всего, диверсант, падая, накрыл его своим телом, а второй решил не тратить время на то, чтобы его вытянуть его из-под раненого. Кстати, с этим «Гокчисом» я изображен на фотокарточке. Оказалось, что раненый еще дышит, и в этой суматохе я совсем упустил из виду второго. Когда к нам подбежали начальник заставы и еще несколько пограничников, я сказал, что где-то неподалеку прячется напарник подбитого мной диверсанта. Пограничники обшарили окружающие заросли, но, кроме уходящих к станции следов, так ничего и не обнаружили. Было решено направить двоих бойцов с раненым нарушителем. Остальные же двинулись по следу улизнувшего диверсанта. Тем временем небо начало вновь затягивать облаками, и к утру, когда мы добрались до железнодорожной станции, вновь началась пурга. Как назло, в тот день было воскресенье, и нам пришлось долго разыскивать местного оперуполномоченного. Только к полудню мы отыскали его в гостях у кого-то из родственников. Уполномоченный к тому времени был уже «на бровях», но, к его чести, довольно быстро вник в суть дела и предпринял все, что было в его силах, а именно: позвонил на местную автобазу и выяснил, на месте ли все стоявшие в гаражах машины. Оттуда ответили, что три из них заняты на коммунальных работах. Одна перевозит муку, на другой бригада врачей выехала еще затемно в соседнюю деревню для проверки сообщения о массовом отравлении, а третья накануне сломалась и стоит на окраине поселка из-за отсутствия запчастей. Когда начальник заставы и Логунов обсуждали план поиска исчезнувшего диверсанта, в отделение милиции ворвался человек в шинели железнодорожника. Вся правая половина его лица представляла собой фиолетовый синяк, который он прикрывал красной обмороженной ладонью.

– Беда, Петрович! – крикнул он с порога. – Семен, напарник мой, час назад убит, да и маневровую нашу станционную «Овечку» из тупика угнали.

– Вот дьявол! – окончательно протрезвел начальник местного отделения милиции. – Не видать мне теперь повышения!

Он тут же принялся звонить на ближайшую узловую станцию, но все его попытки были тщетны, телефонная связь действовала только в пределах поселка.

– Он на паровозе ушел, гад! Все на выход! – скомандовал Логунов.

Мы построились у крыльца. Осмотрев свое измученное и голодное воинство, наши командиры поняли, что проку от нас будет немного, и повели нас к дороге. Спасибо секретарю местной партийной ячейки, выславшему нам вдогонку двое саней, иначе вряд ли мы в тот же день смогли бы вернуться обратно. Добравшись до заставы, я первым же делом побежал в лазарет, узнать про подстреленного мной нарушителя. Оказалось, что он хотя и очень плох, но находится в сознании и кое-что уже успел рассказать нашему комиссару, который снимал с него допрос.

Вечером того же дня мы ознакомились с его показаниями. Выяснилось, что он принадлежал к банде контрабандистов, действовавшей под руководством некоего Николая Лебедкина, более известного как Шестокрыл. За несколько дней до описываемых событий к Шестокрылу явились двое неизвестных и за сорок царских червонцев договорились с ним о том, что несколько его проводников проведут одного из них через границу и прикроют огнем в случае столкновения с пограничниками. Видимо, они пообещали главарю еще кое-что, поскольку обычно очень осторожный Лебедкин выделил аж шестерых человек, которых снабдил двумя пулеметами и крупнокалиберными американскими карабинами с оптикой. Они рассчитывали, что обычная для этого времени года пурга позволит им перейти границу незамеченными, но именно в ночь перехода погода неожиданно и резко изменилась. Попытавшийся было передвинуть срок выступления, Шестокрыл предложил своим заказчикам дождаться нового циклона, но, видимо, их спутника поджимали сроки, и было решено прорываться в ночь с субботы на воскресенье, то есть тогда, когда у пограничников обычно бывает банный день.

Что случилось потом, мы уже знали, но нас интересовали особые приметы лазутчика и с каким заданием он шел на нашу сторону. Однако на другой день раненому стало хуже и было решено переправить его и двоих наших раненых товарищей в шахтерскую больницу, располагавшуюся на окраине поселка, из которого мы накануне вернулись.

Часа примерно через два мы добрались до поселковой больницы. Логунов с двумя своими помощниками поехал на станцию, а я с Михеичем был оставлен при раненых. Больничка та была убогая и бедная, но более везти нам раненых было некуда. Только дождавшись редкого в тех местах эшелона с пассажирскими вагонами, можно было попытаться вывезти их на лечение в Хабаровск. Но обстоятельства сложились так, что никого никуда везти не пришлось. Раненому контрабандисту ночью сделалось совсем худо. Он дрожал как осиновый лист, поминутно пытался соскочить с койки, и то мне, то Михеичу приходилось чуть ли не насильно удерживать его на ней. Единственная санитарка была занята молодой роженицей в соседней палате. В ту ночь я получил от жизни суровый урок. Я ведь сам стрелял в мучающегося в горячке контрабандиста и теперь должен был бороться за его жизнь. Я постоянно обтирал его покрытое потом лицо мокрым полотенцем и поил морсом. Ближе к утру, когда за стеной закричал новорожденный, мой пациент вдруг выгнулся и замер в таком положении минут на пять или шесть. Потом обмяк, открыл глаза и взглянул на меня своими безумными, выкатившимися из орбит глазами.