В этом доме была башенка с выкрашенной розовой краской мансардной спальней, а при школе был клуб скейтбордистов, так что Поппи уговаривать не пришлось. Ригеля и Ориона Рози подкупила гидрокостюмами, и близнецы часами сидели в сети, разглядывая фотографии подводной живности, обитающей под Паджет-Саунд: гигантских осьминогов, менявших окраску, как разноцветные драже, и пятнистых акул-химер с щенячьими глазами, и угревидных зубаток, похожих на стариков, забывших вставить искусственные челюсти. Бена вообще не надо было убеждать, поскольку он знал, что Сиэтл — это город, где с любым человеком, достаточно смышленым и владеющим компьютерными навыками, пропустившим шестой класс, будут обращаться не как с заучкой-слабаком, а как с заучкой-полубогом, героем среди школьников.

Пенна в итоге тоже не понадобилось убеждать, поскольку он все знал о переезде. Он знал это от Грюмвальда, который уехал Туда, несмотря на наличие замка и королевских обязанностей. Он знал это от Ника Калькутти, который буквально молил каждую фибру Пенновой души остаться и принять бой, но каждая фибра собралась со всеми силами и настаивала на отъезде. Он знал это от Клода, который точно знал, что отъезд просто освободит место для кого-то другого. Он знал, наконец, что, когда врач неотложки выходит в комнату ожидания и говорит, что ты можешь уехать, следует уехать, ты должен уехать. Отъезд — это не слабость и не капитуляция. Это отважная и трудная битва, переход не хуже любого другого, трудный, и страшный, и, вероятно, в конечном счете необходимый. Борьба против него лишь оттягивает неизбежное. А что до переходов, случавшихся в его семье, так от Висконсина до Вашингтона не так уж далеко, в конце-то концов.

Кто не хотел ехать, так это Ру. Он в том году играл первую флейту. Он был квотербеком школьной футбольной команды и президентом любого рода деятельности, которая предусматривала наличие президента: ученического самоуправления, совета класса, оркестра, клуба «Крикуньям входа нет (тихони приветствуются)», который организовал с тремя друзьями в четвертом классе, когда они проходили антонимы. У Ру были друзья, много: друзья, с которыми он был знаком с детского сада, друзья, которые только пожимали плечами, а потом смеялись над чем-нибудь другим, когда он рассказывал, что его младшенький братец ходит в садик в платьях. Ру не хотел делить с братом комнату, отказываться от веревочных качелей или ехать куда-то, где нельзя было кататься на санках, потому что никогда не шел снег. Ру казалось, что Поппи может носить юбку, или брюки, или кольчугу, или смокинг, сшитый из бекона, или плащ, связанный из шерсти Юпитера. Но это не означает, что он сам должен выбросить половину вещей, а потом запихать оставшиеся в коробки, а потом переться за две тысячи километров в какое-то место, где придется начинать все заново во всех важных областях. И Рози была согласна. Он был прав. Он не должен этого делать. Очень печально, и несправедливо, и тяжело, что придется. Но он должен это сделать. Это, объясняла она, и означает семья.

— Ненавижу семью, — отвечал Ру.

— И это тоже, увы, — вздыхала мама.

Ее новый работодатель оплачивал перевозку всего, включая мебель, коробки, машины и даже собаку, поэтому они получили возможность лететь в Сиэтл самолетом, а не тащиться на машинах. Автомобильное путешествие было бы романтикой, может быть, даже катарсисом — чувствовать каждый километр, оставшийся за спиной, наблюдать, как ландшафт меняется, и вновь меняется, и есть гамбургеры в липких придорожных закусочных, и устраивать пикники, закупаясь в унылых продуктовых лавках, и ночевать в мотелях, настолько убогих, что они могли бы себе позволить снимать по комнате на двоих, и у каждого была бы собственная кровать. Вот каким, думалось Рози, должен быть переезд настолько эпических масштабов, вот как он должен быть отмечен.

Но в итоге к тому времени, как они подписали договор покупки дома с розовой башенкой, наступили выходные перед возобновлением школьных занятий. Когда самолет заходил на посадку в Сиэтле, они так низко пролетели над заснеженной, скалистой горой Маунт-Рейнир, что, казалось, можно было спрыгнуть из самолета прямо на ее макушку и просто спуститься вниз. Как раз таким в итоге и оказался весь переезд — эпическим, длившимся целую вечность, монументальным, обледенелым, коварным, прекрасным настолько, что захватывало дух.

Занятия в школе начинались во вторник, поэтому Поппи разрешили устроить в воскресенье вечеринку с ночевкой. Без четверти двенадцать Поппи, Агги, Натали и Ким сели в кружок на полу в спальне, держась за руки, с закрытыми глазами, с зажженной свечой с ароматом яблока и страстоцвета, которую Поппи подарил Тайный Санта (Ким) в прошлом году, в попытке связаться с дедушкой Агги, умершим от инсульта в июне. Их мамы старательно и многократно внушали дочерям, что нет необходимости улучшать внешность, поскольку они и так хороши… Но этим вечером девочки все равно перепробовали миллион вариантов причесок и нарядов, потому что нельзя же оставлять вопрос, в чем пойти и как причесаться, на самый канун начала занятий в пятом классе. В этот момент у тебя не будут ночевать три подружки, потому что рано вставать, а в одиночку такие решения не принимаются. У Агги и Натали были старшие сестры, способные помочь девочкам, если были в настроении, чего почти никогда не случалось. Но Ким была единственным ребенком, а у Поппи лишь орда братьев, что на самом деле еще хуже. Так что бóльшую часть вечера они провели, оценивая варианты нарядов, причесывая, укладывая и расплетая волосы, лакируя ногти и пробуя разные оттенки блеска для губ. Ведь его куда легче наносить, чем помаду или — об этом и речи не шло — тушь или тени для глаз, на которые, Поппи знала, ее мама ни за что не дала бы согласия. Потом посмотрели фильм и съели почти столько же пиццы, попкорна и мороженого с вафлями, сколько весили сами. После Поппи взяла медвежонка (Элис) и овечку (Мисс Марпл), которые всегда спали в ее постели, и собиралась было отправиться ко сну, но Агги сказала, что скучает по дедушке. Ким предложила устроить «сеанс», а у Поппи очень кстати оставалась та свеча, так что все складывалось просто идеально.

Они какое-то время пытались связаться с потусторонним миром, после чего Поппи пошла переодеваться в пижаму. Однако, когда вернулась, Агги уже спрашивала спиритическую доску, нравится ли кто-нибудь Оскару О’Малли, и та ответила «да». Когда спросили, кто именно, не сказала. Потом Натали уточнила, нравится ли кто-нибудь Мэтти Андерпентсу[11] — на самом деле его фамилия была Андермен, что сказалось на его будущем еще хуже, но они называли его Андерпентсом. Семья Мэтти, как и Поппи, переехала в Сиэтл, когда тот пошел в первый класс. Доска указала на число семь. Кто бы знал, что это означало… Дальше Натали спросила, нравится ли кто-нибудь Ким, и та бросила в подругу свернутыми в шарик носками, после чего они устроили носочный бой.

Поппи думала, что Агги повезло, ведь ей одной нравился Оскар, и кому какая разница, нравится ли она ему, потому что не в этом смысл. Зато и Натали, и Ким нравился Мэтти, хотя ни одна не желала в этом признаваться, и поэтому вопрос, кто нравится ему, значил очень много. Самой Поппи никто особенно не нравился, — возможно, это означало, что она еще маленькая. Странно, потому что она знала Оскара и Мэтти лет с шести, то есть фактически вечность, и помнила всякие постыдные вещи, которые случались с ними. Например, как во втором классе Мэтти вырвало на пол, а Оскар был одет в костюм ковбоя и поскользнулся на шоколадном батончике во время хеллоуинского парада, разревелся и рыдал всю дорогу до школы, обеими руками держась за ягодицы. Так что в целом они были ей симпатичны, но понравиться как мальчишки никак не могли. Новенький в классе, Честер, переехал в город в середине прошлого года, но так звали морскую свинку Ориона, поэтому мальчик ей тоже не подходил. Ричард пришел в начале третьего класса, но от него всегда пахло хот-догами, поэтому и он ей не нравился. Был еще Джейк Ирвинг, который когда-то был очень милым, но в последнее время стал неразлейвода с Марни Элисон и заразился от нее подлостью.