В результате она остановила такси и отправилась на Большую Конюшенную. Там было ее любимое тихое кафе, стилизованное под чайный домик и посещаемое в основном студентами. В этом кафе Наташа собиралась напиться.

Когда Саня позвонила ей на мобильный, Наташа, прежде чем найти его в своей сумке, несколько раз ее уронила. Судя по голосу, она была абсолютно пьяна. Все же Сане удалось выяснить, где находится ее подруга. Потом она перезвонила отцу и обрисовала ему ситуацию, правда, не объясняя причин Наташиного экстремального поведения. Анатолий Васильевич как раз принял душ и собирался усесться в халате перед телевизором, но, выслушав взволнованное сообщение дочери, только вздохнул и обреченно уточнил местонахождение Наташи.

Кафе располагалось в подвале жилого дома и имело очень скромную вывеску, поэтому Елошевичу пришлось побегать по кварталу, прежде чем он обнаружил вход.

Он опасался, что для возлияний Наташа выбрала какое-нибудь пафосное место с охранниками и фейс-контролем, куда его могут попросту не пустить. Но нет, по виду кафе оказалось не слишком дорогим, с уютным интерьером и тихой психоделической музыкой. Что-то похожее он видел в американских фильмах про Вьетнам.

Наташа сидела в углу. На столике перед ней стоял стакан, содержимое которого она не глядя яростно перемешивала соломинкой. Наташин взгляд был неподвижно устремлен вперед. Вместо глаз были две черные дыры.

Рядом с ней ерзал молодой, но уже потасканный хмырь. Повернувшись к Наташе, он что-то говорил, при этом избыточно жестикулируя. Судя по выражению Наташиного лица, она его не слышала.

Анатолий Васильевич пару минут понаблюдал за этой сценой и решительно подошел к столику.

— Отвали, убогий, — бросил он хмырю, сел и достал сигареты.

Наташа стала молча разглядывать Елошевича.

— Дядя Толя? Что вы здесь делаете? — нетвердо выдавила она из себя после продолжительной паузы.

После этих слов пребывавший в раздумье хмырь счел за лучшее тихо ретироваться.

— Я приехал за тобой. Собирайся.

Наташа откинулась на спинку кресла и вообще как-то растеклась по нему.

— Нет, я останусь здесь. А вы идите. От меня все уходят. Митя ушел… Так что свадьбы не будет.

— Все образуется. — Анатолий Васильевич так и думал, что Наташины «неприятности», как выразилась его дочь, связаны с женихом. — Это у него предсвадебная лихорадка, такое бывает. Побесится и вернется. Может, он уже ждет тебя дома, а ты здесь сидишь.

Она энергично покачала головой и в три глотка выхлебала содержимое своего стакана.

— Он не вернется. Никогда. И я сама в этом виновата… Пойду возьму еще выпить. Вы будете?

— Сиди уж, я сам принесу.

Подойдя к стойке, первым делом Анатолий Васильевич попросил Наташин счет и внимательно изучил его. Она весь вечер пила какие-то дикие коктейли, и сумма набежала большая. Вздохнув, Елошевич расплатился по счету и заказал сто граммов сухого мартини для Наташи и кофе для себя.

— Я снялась в порнухе, — с вызовом сообщила Наташа, когда он вернулся. — И Митя меня не простил.

Не зная, что сказать на это, Елошевич погладил Наташу по руке. Он всегда знал, что карьера модели до добра не доведет, но какой смысл говорить это теперь?

— Не рассказывай, если не хочешь.

— Да что там! Я еще и показать могу! — Неловким жестом она выхватила из сумочки журнал.

Услышав слово «порнуха», он ожидал чего-то гораздо худшего, чем эта фотография в журнале. Но, взглянув на нее, почувствовал настоящую боль. Он и не подозревал, что ему будет так больно на это смотреть…

Неужели на фотографии та самая Кузя, Наташка Кузнецова, подруга его Саньки, тощая большеротая девчонка с круглыми глазами и длинными, как у насекомого, ногами?..

«Если бы Тоня не умерла так рано, она не допустила бы превращения Наташи в шлюху. Но Тони не стало, а я был слишком поглощен своим горем, чтобы как следует заботиться о девочках. Я всегда говорил, что считаю Наташу за дочь, а что я сделал для нее? Только позволял ей ухаживать за собой и за Саней. Но о том, что творится в ее душе, я ничего не знал и не хотел знать…»

— Ну как? — с усмешкой спросила Наташа.

— А что, красиво. Можно, я оставлю себе?

Елошевич принужденно улыбнулся и спрятал журнал во внутренний карман куртки.

Без его помощи Наташе вряд ли удалось бы сесть в машину. Но и так она умудрилась удариться лбом о крышу.

Устроившись наконец на переднем сиденье, она сняла туфли, положила ноги на торпеду и заявила:

— Я немного подшофе.

— А то я не вижу! Вон как стекло запотело, — сердито сказал Елошевич, возвращая Наташины ноги в стандартное положение.

Она закурила и мстительно выпустила дым ему в лицо.

— Черт, куда же тебя такую девать?

— Знамо дело. Мешок на голову, и в воду!

— Молчи, дура! Я имею в виду, что ребенок не должен видеть мать пьяной. Уже половина второго, до утра ты вряд ли проспишься… Знаешь, поехали ко мне. У меня две комнаты, так что я вполне могу тебя приютить. Сейчас позвоню Сане, скажу, чтоб утром Петьку в школу отвела. А ты спокойно придешь в себя, опомнишься… Да?

Она махнула рукой:

— Делайте что хотите, мне все равно!

Елошевич представил, как изумятся соседи, если увидят его среди ночи с красивой и абсолютно пьяной девушкой, и нажал на газ.

— Извини, у меня не убрано…

Анатолий Васильевич слегка покривил душой: у него как раз было убрано, но аккуратистка Наташа никогда не признала бы его интерьеры образцом чистоты и порядка.

Однако сейчас ей было все равно. Прямо в сапогах и куртке она уселась на стул и смотрела, как Анатолий Васильевич застилает диван.

— В ванной постарайся не шуметь. Вот тебе халат, тапочки. Да сапоги-то сними! Или ты уже не в состоянии?

— Я не такая уж и пьяная, — глухо сказала Наташа. — Просто мне очень плохо. Так чего-то хочется умереть.

— Да ладно тебе! Все еще наладится…

Она отрицательно покачала головой.

— Ну, хочешь, завтра возьмем Петьку и поедем на недельку в Синя вино? Я буду топить печку, а ты гулять по берегу Ладоги… Или поезжай одна в какой-нибудь Египет, мы с Саней за Петькой присмотрим.

Она опять мотнула головой.

— А зря! Смена впечатлений помогает… Ну скажи, чем тебе помочь?

— Пристрелите меня!

Наташа, как пингвин в холода, стала хлопать себя по бокам в поисках сигарет. Не обнаружив их в куртке, полезла в задний карман брюк, приподнялась со стула и тут же завалилась на пол.

— Не каждый день приходится слышать такие сочные матюги, — одобрил Елошевич.