class="p1">Ратти вдруг с бешенством перебила его:

— Спрашиваешь! У меня ты все спрашиваешь, дома — выпрашиваешь… Как нищий возле храма — сидишь и клянчишь! Весь такой жалкий, несчастный, беспомощный!..

— Ратти!

Сумер нахмурился, но уже через секунду морщины на его лбу разгладились. Помолчав немного, с достоинством сказал:

— Ты так говоришь, Раттика, будто хочешь все с корнем вырвать. Все, что у нас было и что есть.

— Ну, за свои корни не беспокойся, пожалуйста. Они у тебя глубоко сидят.

На лице Сумера легким облаком мелькнуло выражение смутного страха.

— Ты знаешь… Ты знаешь, как ты это сейчас сказала?.. С такой ненавистью, с таким отвращением!

— Может быть. От ненависти и стены рушатся.

При этих словах Ратти солидная респектабельность Сумера мгновенно разлетелась в прах. Кое-как овладев собой, он произнес жалким, дрожащим голосом:

— Ты же знаешь, как ты мне дорога. Дороже всего на свете!

Ратти рассмеялась — словно грязной метлой по лицу хлестнула, обидно, жестоко.

— Что уж ты так? На семью и на друзей один штемпель не ставят, милый!

— Ратти… Я прошу тебя, не доводи дело до того, чтобы…

В глазах Ратти мрачным огнем вспыхнули два маленьких погребальных костра:

— Так вот, пока у нас до того дело не дошло, я все-таки хочу тебя спросить: почему мне вернули подарок, который я послала твоему сыну в день рождения?

— Мне очень совестно, Ратти, просто невыразимо стыдно, но… Что я могу поделать с этой женщиной, как ей растолковать?!

— Ты всегда так хорошо говоришь о Вините — прямо слушать приятно. Так неужели вам непременно было нужно отсылать назад мой подарок?

— Ратти, я ночей не спал, я знал, что тебе будет тяжело… Пойми, она просто не может представить себе, что кто-то способен подарить ребенку такую ценную вещь — просто так, без всякой цели…

— Значит, ни с целью, ни без цели — нельзя.

Острая боль тронула губы Ратти, промелькнула и скрылась в глазах. Лицо ее потемнело.

— Видеть ошибку и не исправить ее только потому, что кто-то другой не способен понять ее! Ведь это значит просто-напросто расписаться в чужой глупости и собственном бессилии!

Лицо Сумера — всегда такое спокойное, солидное — сделалось вдруг детски беспомощным. Он сразу стал похож на своего сына.

— Я прошу тебя, не надо!.. Не говори ничего…

— А знаешь, Сумер, что вы сделали? Вы же нежность мою — самую простую, обыкновенную нежность к ребенку! — взяли и ногами растоптали, ни с того ни с сего!

И — после паузы, тихо:

— А я так старалась, упаковывала!.. Он-то хоть видел?

* * *

Сидя в аэропорту за чашкой кофе, Ратти мельком взглянула вниз.

Шумная суматоха огромного аэровокзала. Гул голосов. Объявления о прибытии и отправлении самолетов.

Уселась поудобнее в кресле, огляделась по сторонам.

Небольшой чемоданчик; два полушария — два холмистых острова, распирающие медно-красный, цвета ржавчины, вельвет. И направляющийся в ту же сторону синий костюм — длинный и здоровенный, как корабельная мачта.

Неслышно окликнула себя:

— Эй, Ратти!

И сама же — дальним эхом — отозвалась:

— Ратти…

Испуганно зажмурилась. Ей показалось, что в этот самый момент она легко выступила из своего тела, сбросила его, облеклась в новое, а прежнее накинула на вешалку, как старое платье.

Открыла глаза. Снова посмотрела в ту сторону. Хотелось отыскать тех двоих… Нет, никого не видно: ни синего, ни ржавого!..

И вдруг взгляд ее словно наткнулся на что-то: плотно упершиеся в пол ступни; расслабившаяся в кресле фигура… Заслонившийся газетой, полностью отключенный от внешнего мира человек. Не человек — целое событие! Явление…

Кто он? Кем он может быть? Пусть он станет ею — Ратти!

Она встала. Спустилась вниз. Пересекла непрерывно гудящий зал, села в противоположном углу на один из диванов. Взяла со столика газету. Взглянула, положила обратно. Снова взяла, закрыла газетой лицо.

И вот Ратти одна, наедине с собой, и перед ней — ее новый двойник.

За завесой плотно сомкнутых век заплясали, заколыхались, сплетаясь друг с другом в разнообразных комбинациях, те двое — синий и ржавый. Корабль, устремившийся вдаль по разделяющей два холмистых острова гладкой воде. Режущий водную гладь нос корабля. И — солнечные лучи… Золотистые лучи, падающие бог весть откуда на смежившиеся веки Ратти, на ее грудь и — глубже… В красноватый сумрак ущелья, где в душистой мгле мягко плещется вода, где цветут цветы… Алые цветочки…

Снова открыла глаза. Те же плотно прижатые к полу ступни. На незнакомом лице — пара давным-давно знакомых Ратти глаз.

Подняв голову, бросил на Ратти быстрый взгляд. Посмотрел так, что ей показалось, что ее сари вдруг затрепетало, заполоскалось на каком-то сильном ветру. Кивком указал на газету:

— Ну что, пригодилась?

Веки Ратти не дрогнули. Смотрела долго, пристально, точно желая одним взглядом — одним глотком! — втянуть, вобрать в себя весь его облик.

— Пригодилась!

Протянутая для приветствия рука:

— Дэвид Уайт…

— Ратти Раджсинх…

Дэвид Уайт оглядел Ратти так, словно рассматривал негатив давно и хорошо известного снимка.

— Хотите выпить? Чего-нибудь…

Острый взгляд Дэвида несколько секунд задержался на ее лице — как бы желая запомнить его получше. Дэвид Уайт встал, направился к стойке.

Глаза Ратти внимательно следили за ним. Если придется жить еще раз, она обязательно возьмет у Дэвида его походку. Чтобы пройти через этот мир вот так, как он сейчас идет через зал, — уверенно, спокойно.

Два стакана на столике. Два лица — друг против друга.

И в этот самый, казалось застывший на веки, миг:

— Внимание! Рейс номер…

Дэвид Уайт, досадливо поморщившись, поглядел на свой полупустой стакан и одним глотком прикончил его — одним торопливым глотком.

— Пассажиры, следующие рейсом… приглашаются… — продолжали реветь динамики.

Ратти осторожно поставила на столик стакан, который все еще держала в руке.

Рука Дэвида обвилась вокруг ее талии.

— А твой рейс?

— Через час…

Когда немного времени спустя Ратти посмотрела на Дэвида, стоявшего у дверей таможенной инспекции, ей захотелось — с мучительной болью, испытанной до этого, может быть, всего раз в жизни — немедленно исчезнуть, скрыться из этого зала. Торопливо протянула руку:

— И сказать не могу, как мне было сейчас хорошо…

В глазах Ратти тлела жаркая, как уголь, неутолимая жажда.

Дэвид коротко взглянул на нее, наклонился и, прижав Ратти к груди, крепко поцеловал.

На один бесконечно длинный миг в душе Ратти воскресла жизнь.

Вспышка молнии прорезала густую тьму…

* * *

Бхану Рао издали заметил знакомую фигуру в черном.

Меряя широкими шагами зал, подошел к Ратти, остановился возле ее стула. Ратти подняла голову.

— Бхану Рао!

Они пожали друг другу руки.

— Ты не поверишь, Бхану, а я ведь зашла сюда всего минуту назад, случайно — думала, вдруг найду тебя здесь, и