живет, и она приехала туда. Из-за языковых проблем Айло не понял даже самых элементарных вещей: кем она была, что говорила, зачем она пришла.

Во время поездки в Каутокейно Айло установил важные контакты с несколькими членами семьи. У него появилось сильное чувство связи, которое позже заставило его вернуться в это место. В то же время он описал свои растерянность и неуверенность в отношениях с матерью. Ему пришлось пройти долгий путь от своей современной жизни в Осло до этой чужой женщины, которая жила в продуваемой сквозняком маленькой кухне без водопровода. Айло долгое время жил в Каутокейно, разочаровавшись в том, как его приняла Эллана-Бирет – казалось, она держала дистанцию. Это разочарование усиливалось воспоминаниями о том, как много лет назад его отослали прочь. Нам неизвестно ни одного упоминания о том, что Айло имел какие-либо отношения с отцом, который также жил поблизости. С матерью ему пришлось сближаться медленно, на этот путь ушли годы. Тем не менее, когда дело касалось Элланы-Бирет, Айло не сдавался, выучил саамский язык и поддерживал с ней контакт. Постепенно отношения улучшались, но о тяжелых вещах всегда было нелегко говорить.

«Однажды я набрался смелости и спросил, каково это – рожать в одиночестве на горе. Она предалась воспоминаниям. Затем закурила. Прошло некоторое время, прежде чем она ответила. В конце концов она сказала, что в тот день была хорошая погода, светило солнце».[230]

Для Хелены Тиесен из Нуука в Гренландии восстановление контакта с ее матерью Магдаленой Расмуссен было долгим, полным отчаяния процессом, который начался намного раньше, чем для Айло Гаупа. Большую часть своего детства и отрочества ей пришлось жить вне контактов с матерью. Хелена принадлежала к поколению детей гренландских инуитов, которых датские власти привезли в Данию, чтобы вывести их из многодетных бедных семей и дать образование. Однако цель оставить этих детей в Дании не преследовалась, даже если у них все получится. Большинство их через несколько лет были отправлены обратно – чтобы внести свой вклад в данизацию Гренландии. Вернувшихся детей не отдали родителям, а поместили в датскоговорящую среду в приюте датского Красного Креста в Нууке. Родителям мало что объясняли – и когда забирали у них детей, и когда возвращали их в Гренландию. С родителями не советовались, а с детьми – тем более. Поэтому Хелена была совершенно не готова к реальности, когда в возрасте восьми лет снова встретила Магдалену на набережной в Нууке:

«Мама присела передо мной на корточки, и я рассказала ей массу вещей, но она мне только улыбнулась. Почему она ничего не сказала? Тогда я подумала, что она, вероятно, не говорит по-датски, а я больше не могу говорить по-гренландски. Я никогда не забуду боль, пронзившую грудь, когда я обнаружила, что мы не говорим на одном языке. Моя старшая сестра, с красивыми длинными косами, просто стояла рядом и улыбалась. На более длительное общение времени не было, потому что до нового приюта надо было ехать на автобусе. Я помню, как думала о том, почему мне нельзя пойти домой к маме, братьям и сестрам, и когда я увижу их снова».[231]

Хелену отправили в приют в Нууке, не разрешив иметь постоянные контакты с семьей. Она не могла навещать мать и сестру, которые жили в том же городе, – они лишь приезжали к ней сами для кратковременных свиданий. Когда у Магдалены появился новый мужчина и семья переехала в другой город, Хелене не разрешили присоединиться к ним. В конце концов у нее появилась возможность познакомиться с братьями и сестрами, бабушками и дедушками и во время каникул гостить у них. При этом мать не выказывала никакого желания, чтобы Хелена жила с ними постоянно. Их общению также мешал языковый барьер – дочь практически не говорила по-гренландски. Хелена продолжала жить в приюте, а затем в школе-интернате, пока не выросла и ей не пришлось самой заботиться о себе. Как и Миник, она продолжала чувствовать свое одиночество и свою неполноценность.

Тем не менее, Хелена Тиесен преодолела обстоятельства: получила образование, устроилась на работу в Дании, состоялась в профессиональной жизни и обзавелась семьей. Но, вероятно, ей так и не удалось сблизиться с матерью. В течение долгого времени Хелена стремилась к большей близости, физической и эмоциональной, чем та, которую могла обеспечить Магдалена. Повзрослев, Хелена по большей части постепенно приняла это и стала искать более близких отношений с другими, нежели с матерью. За многие годы работы на благо гренландцев в Дании она смогла по-другому, более широко взглянуть на произошедшее с ней. Ее усилиями была записана история 22 детей-инуитов, отправленных в Данию в 1951 году, в том числе ее собственная и ее матери Магдалены. В жизни эти две женщины так никогда и не объединились, однако их истории благодаря усилиям Хелены теперь бок о бок лежат в одной папке.

* * *

Нита задалась вопросом о своем биологическом происхождении в зрелом возрасте, после того как осела в Канаде. Она и ее отец, кажется, поддерживали какие-то контакты во время ее жизни в Норвегии, но, должно быть, они были очень спорадическими. Какот снова был на «Мод» во льдах севернее Чукотки, затем еще три года длились попытки дрейфа в Северном Ледовитом океане. В этот период команда практически не имела связей с внешним миром. Однако нам известно, что во время своего пребывания в Норвегии Нита писала отцу поздравления в письмах.

В мае 1925 года Какот навсегда покинул корабль, не сказав ничего норвежцам, и пошел по льду к материку[232]. Норвежцы думали, что он отправился в небольшой поход за свежим льдом для питьевой воды, но Какот так и не вернулся. Харальд Ульрик Свердруп и Оскар Вистинг в автобиографиях пишут, что его решение было им непонятно. Несложно себе представить, что Какот, возможно, просто устал[233]. Тогда уже было очевидно, что «Мод» не сможет пересечь Северный Ледовитый океан. Кажется поразительным, что Какот, пробывший на корабле так долго, в конце концов ушел – ведь работа на «Мод» обеспечивала относительно безопасную и предсказуемую жизнь. Однако весной 1925 года он понял, что с него достаточно. Мы не знаем, по чему тосковал Какот, но было что-то важнее еды и жилья. «Вероятно, он был очень одинок на борту и, несомненно, тосковал по родным», – написал другой член экипажа «Мод».

Через три недели после исчезновения Какота Вистинг и Свердруп встретили людей, которые рассказали им, что Какот