серые очи, небольшие, но пухлые губы, тонкие брови и точёные ноздри, что трепетали, словно у породистой кобылицы.

— Рада приветствовать вас, пан Яцек.

— Ваша милость, — Дыдыньский отвесил поклон, сняв шапку, — вы, верно, Ева Лигензянка, дочь его милости пана каштеляна галицкого, моего благодетеля, о чьей красоте и светлом разуме я столько наслышан?

— Сдаётся мне, вы, сударь, столь же искусны в словесных турнирах, как и в сабельных. Неужто и девичьи сердца покоряете так же ловко, как добываете охотничьи трофеи?

— На дам у меня два способа, — отвечал Дыдыньский с улыбкой, — сабля да стихи. Стихами покоряю сердце, а саблей гоняю воздыхателей, что в рифмах искуснее меня, да вот клинком владеют похуже. Что же привело вашу милость ко мне?

— Любопытство взяло: неужто столь прославленный охотник уже добыл волка, а может, и медведя?

— Я нынче охочусь на зверя покрупнее, милостивая панна каштелянка.

Ева лукаво улыбнулась. Обошла вокруг могучего древесного ствола, едва касаясь его тонкими пальцами.

— Знаю я, пан Яцек, на кого вы охотитесь. Скачет он на вороном коне, и всякий раз, как объявится, чья-нибудь голова с плеч летит.

— И глупо поступает. Будь я тем всадником, не на мужчин бы охотился.

— А на кого же?

— На... ланей.

Она тихо рассмеялась.

— А не из тех ли этот всадник, кому батюшка в моей руке отказал? Когда б кто из них набрался духу, я б не противилась похищению... Отец прочит меня за магнатского сынка. Для таких слишком тяжелы рейтарские доспехи да палаш. Не ведаете вы, пан Яцек, как постыла жизнь в дворцовых палатах. Вы, сударь Дыдыньский, что душе угодно, то и творите: вздумается — живёте, вздумается — помираете! А я всё гляжу на елейные улыбки холёных панов да тоскую по вольной жизни. Такой, какую вы ведёте...

— Такая жизнь недолгая выходит. В драке, в корчме, на большой дороге, под конскими копытами. От татарской стрелы. Али на басурманских галерах. Али под топором палача...

— А ведомо ль вам, пан Яцек, отчего я сюда пришла? Хотела давнее знакомство возобновить. Всё вспоминаю, как прежде вы к батюшке наезжали, в замок в Подгайцах.

— Не помню.

— Ты тогда и взглядом меня не удостоил... А коли начистоту, пан Яцек, — она прильнула щекой к его плечу, да так, что шляхтича дрожь пробрала до самых костей, — пришла я к тебе, ибо ведаю, что ОН вновь явится. За душой моей придёт.

— За тобой? С чего бы?

— Я в роду последняя осталась. Защити меня, пан Яцек... От него спаси. Батюшка мой не вечен. А после понадобится мне подле себя кто-то сильный. Такой как ты...

— А как же Заклика?

— Всего лишь беглый преступник. Заклика? Да кто он таков?

— Враг мой. Я изрубил его на поединке.

— Но то не Дыдыньский. Не ты...

Вдали загудели охотничьи рога. Тотчас за спинами Дыдыньского и Лигензянки затрещали ветви и кусты. Приближался каштелян, а с ним Нетыкса, Заклика и челядь. Лигенза держал наготове ружьё. Заклика выхватил бандолет, зыркнул недобро на Дыдыньского с каштелянкой.

— Облава началась! — возгласил каштелян. — Медведь в чаще перед нами. По коням садитесь живее, не то как в ярость впадёт — не успеете ноги унести!

Дыдыньский подсадил Еву в седло, после чего вскочил сам, изготовил пистоль, взвёл курок. Издалека сквозь пущу долетали звуки рогов, стук колотушек да зычные крики загонщиков.

— К нам выйдет! — выдохнул Нетыкса. — Эх, будь я помоложе, потешился бы с косолапым на рогатине.

Разъехались, укрывшись за кустами. Совсем рядом раздался грозный утробный рык. Следом залились лаем своры.

Дыдыньский замер в ожидании, напрягая слух. Перед ними лежало лесное урочище, укрытое пожелтевшими кустами — глубокий овраг, заросший деревьями, перегороженный трухлявыми стволами, затянутый хворостом, заваленный валунами. Что-то тяжко ворочалось в глубине. Собачий лай нарастал. Шорох и грохот раздались уже совсем близко. Медведь приближался...

Все стволы нацелились к выходу из оврага.

Медведь? Дыдыньский явственно различил перестук конских копыт... Но как? Откуда...

Со вспышкой света, отразившегося от вороненых доспехов... С гулким топотом копыт и яростным храпом могучего вороного зверя в броне... Из-под полога золотых листьев вылетел чёрный всадник в развевающемся плаще. Промчался меж деревьев быстрее ветра.

Вопли, крики...

Вспышки, грохот и пороховой дым накрыли поляну. Но пули миновали всадника. Быстро, словно в кошмарном сне, упырь понёсся туда, где стоял каштелян. Дыдыньский услышал нарастающий гул копыт, а затем свист воздуха, рассекаемого лезвием рейтарского палаша. Яцек отбросил пистоль, выхватил саблю и вихрем помчался за нападавшим.

Не поспел!

Упырь налетел чёрной бурей на побледневшего Лигензу, закрутил палашом свистящую мельницу и рубанул!

Каштелян успел заслониться. Конь под ним взвился на дыбы, Лигенза опрокинулся навзничь, а падающий скакун придавил его своей тяжестью.

Чёрный рыцарь осадил коня, его могучий жеребец взвился свечой, заплясал на задних ногах. Упырь огляделся, его очи за прорезями забрала метнулись вправо, влево...

— К оружию! Бей нечистого! — грянуло разом несколько голосов.

Холоп каштелянский подскочил ближе, занёс рогатину над головой да метнул в бок чёрному. Остриё скользнуло по доспеху, а всадник рванулся вперёд, размахнулся и рубанул слугу прямо по темени. Развернулся; сзади на него налетел Барщевский — верный прихлебатель Лигензы. Тотчас рубанул саблей в лицо, сокрытое забралом. Клинок звякнул, соскользнул по шлему, всадник отбил следующий удар шляхтича, а после молниеносно перешёл от защиты к обманному выпаду, вонзил остриё в грудь Барщевского, вогнал глубже и пронзил насквозь. Шляхтич захрипел, обмяк безвольно в седле, а после рухнул наземь бездыханным.

Упырь окинул взором поляну.

Заклика настиг его слева, Дыдыньский — справа. Оба ударили почти одновременно. Всадник отбил удар Дыдыньского, а удар Заклики принял на обёрнутый вокруг руки плащ.

Заклика снова занёс клинок. Всадник изготовился к защите, и тогда шляхтич нанёс удар, молниеносно перебросив оружие в левую руку. «Какой искусный приём!» — промелькнуло в головах у очевидцев. «Вот если бы он так сражался во время поединка с Дыдыньским...»

Клинки разминулись, но в тот же миг вороной конь прыгнул в сторону, разделяя сражающихся. Чёрный всадник замер на мгновение, словно нашёл то, что искал.

— Каштелянка! — пронзительно прозвучало в воздухе.

Побледневшая девушка в отчаянии рвала поводья скакуна, вонзая шпоры ему в бока. Её белый жеребец заржал и помчался галопом сквозь чащобу. Призрак метнулся следом. Вороной конь всхрапнул и понесся, будто сама буря. А за ним,