всей драгоценной сбруей, только бы увидеть лицо... Лицо чёрного всадника.

— Пан фон Турн! — крикнул он, и эхо разнесло его голос по лесу. — Открой своё истинное обличье!

Чёрный всадник занёс палаш для удара и, подобно урагану, ринулся на Дыдыньского.

Они сошлись посреди поляны, залитой лунным светом. Чёрный дьявол рубанул наотмашь, потом слева, справа и по запястью. Дыдыньский увернулся, нанёс ответный удар, парировал коварный выпад и обрушил короткий удар на голову противника. Они бились в неистовстве, задыхаясь, обменивались яростными ударами. Их кони с визгом бросались друг на друга, оскалив зубы.

Внезапно Дыдыньский отбил в сторону удар тяжёлого палаша. Затем нырнул под лезвием, готовясь нанести смертельный укол. Но в последний миг передумал. Стремительно, будто змея, выскользнул из седла и всем телом врезался в закованную в броню грудь противника, стиснув его в объятиях.

Вороной конь взвился на дыбы, чёрный всадник запрокинулся назад и вывалился из седла. Они рухнули на камни, отлетев друг от друга. Дыдыньский прикрыл голову, перекатился по земле, а всадник грянулся спиной о камни.

Пан Яцек мигом вскочил и настиг противника. Его сабля со свистом рассекла воздух, отбросив в сторону лезвие тяжёлого палаша. Шляхтич что было силы ударил ногой — пинком тяжёлого, подкованного сапога вышиб оружие из руки врага.

Затем припечатал левой ногой грудь всадника и приставил саблю к его шее, затянутой в кожу.

— Кто ты?! — прохрипел он. — Покажи своё лицо.

Чёрный всадник безмолвствовал, застыв неподвижно. Дыдыньский повёл остриё сабли выше, к шлему. Осторожно поддел забрало.

Лицо!

Сейчас он увидит лицо всадника!

Одним резким движением откинул забрало.

Конское храпение, грохот копыт.

Дыдыньский отпрянул в сторону, перекатившись по камням.

Огромный вороной конь с кроваво-красными глазами промчался над ним. Развернулся и двинулся на шляхтича, вытянув оскаленную морду. Прыгнул прямо на Яцека, намереваясь растоптать его копытами. Дыдыньский в последний миг увернулся, рубанул саблей сбоку по морде чудовища. Конь пронзительно заржал от боли, развернулся на месте. Дыдыньский отступил. За спиной раздался лязг стали. Он попытался оглянуться через плечо, но услышал свист лезвия, и что-то с силой ударило его в бок. Он провалился в бездонный тёмный колодец без стен и падал, падал, падал...

8. Nobile verbum

Он не рухнул в пустоту и не разбился о камни. Опустился на что-то мягкое. Лежал в тишине, вслушиваясь в потрескивание огня в очаге. Открыл глаза и увидел над собой побелённый потолок с балками, по которому плясали отблески пламени.

Он лежал на лавке в простой избе с земляным полом. В открытом зеве хлебной печи полыхал огонь. В его свете виднелись простой стол, деревянная бадья, поленница в углу, деревянное корыто, валёк для стирки и несколько глиняных горшков. Дыдыньский вскочил на ноги. Сердце гулко забилось — первой мыслью было, что он в плену. Однако эта изба походила скорее на каморку в крестьянской хате, чем на разбойничье логово. Едва встав на ноги, он ощутил острую боль в левом боку. Потрогал его и нащупал под пальцами плотную повязку.

«Жив, — подумал он. — Не убил меня».

Он прошёлся по горнице. Ставни были наглухо закрыты. Любопытно, подумал он, заперты ли и двери. Двинулся было к ним, да остановился. За печью что-то было спрятано.

В щели обнаружил саблю — простую баторовку с широким, плавно изогнутым лезвием, длинной крестовиной да скошенным основанием навершия.

Кроме сабли Дыдыньский выудил ещё кое-что. Малый свёрток, в котором блеснуло золото... Перстень! Шляхетский перстень с выбитым знаком овина. То был герб Лещиц.

Дверь скрипнула и отворилась настежь. Дыдыньский ухватился за рукоять сабли. В горницу вошёл приземистый, плечистый мужик в бараньей шапке да крестьянской свитке. А следом... Следом с виноватым видом прошмыгнул Ясек. Незнакомец застыл, узрев саблю в руке пана Яцека.

— Эй, полегче, пан рубака, — проворчал он. — Едва очнулся, а уж за саблю хватаешься?

— Его милость едва не порешили, — поклонился Ясек. — Сыскали мы вас у тракта, в лесу. Над вами конь стоял — перепуганный весь, искусанный.

— Погоди-ка, Ясек, — молвил мужик в шапке. — Как видишь, пан, не разбойники мы, а по-христиански выручили тебя из беды. Я — Миколай Веруш, отец твоего слуги Ясека. А ты, пан, держишь в руке мою саблю.

— Извольте получить. — Дыдыньский протянул ему баторовку. — Перстень, стало быть, тоже ваш?

— Истинно так.

Дыдыньский поглядел на перстень, после на Веруша.

— Как же так выходит? Ясек — холоп, сам сказывал, — а родитель его перстнем печатается?

— Отняли у меня шляхетство.

— Отняли? Разбойники? Подстерегли да хвать! — отобрали?

— Не разбойники. Один разбойник, самый лютый во всём повете. Пан каштелян из Сидорова. Пан Лигенза. Так ему по нраву пришёлся наш хутор, что оспорил наше шляхетство и обратил в холопов. Ясек тогда махоньким был. Прежде величался я Верушовским герба Лещиц. Ныне — просто Веруш.

— Не ведал я того, — пробормотал Дыдыньский. — Но всё едино благодарствую за помощь да спасение жизни, пан-брат.

— Тогда и ты мне услужи.

— Чем же?

— Брось гоняться за чёрным всадником.

— Что?! Отчего же?

— Всадник волю Божью вершит. По справедливости карает грешников. Неправедно властвовал пан Лигенза, попирал слово и клятвы, грабил соседей, брал, что душе угодно — чужих жён, девок и дочерей, сёла, замки да местечки. А ныне всадник отнял то, что Лигенза пуще всего любил. Его сыновей. И дочь заберёт.

— Оттого так молвишь, что ненавидишь Лигензу. Сколько безвинных душ загубил всадник? Скольких порешил?

— А тебя-то разве порешил?!

Дыдыньский потупил взор. Пощупал бок... Эта рана никак не могла быть смертельной.

— Он губил людей пана каштеляна. Его холопов, его гайдуков, его прихлебателей, — продолжал Веруш.

— Чем же провинился арендатор, коего он первым разрубил?

— Пан Любич был байстрюком каштеляна. Лютым псом над нами. Это он поставил батюшку моего Себастьяна на четыре ночи к позорному столбу, покуда старик Богу душу не отдал...

— Всадник — человек аль упырь?

Миколай кивнул Ясеку. Парень вышел в соседнюю горницу. Приволок тяжеленный холщовый мешок. Кряхтя, вздёрнул его на стол. Верёвка распустилась. Зазвенело злато, на стол посыпались свёртки червонцев, дукатов, серебряных грошей, прусских талеров, флоринов, квартников да медных шелягов...

Дыдыньский онемел. Опёрся о стол и с недоверием уставился на груду золота.

— Всяк ведает, что