— Она выпивает его дыхание! Она чокнутая и убьет твоего сына, Рив!

Я перевернула мальчика и ударила несколько раз по спинке, кто-то заохал и запричитал, что я искалечу ребенка. Я вновь открыла рот мальчику и придавила язык большим пальцем, силясь рассмотреть в гортани инородный предмет. Но малыш начал синеть и хрипеть.

— Она его убивает… убиваеееет! Я же сказала, что мальчик умрет!

— Заткнись ты, Даниэлла! Хватит каркать! Может спасет его!

Я приподнялась, обводя взглядом женщин, потом посмотрела на Ламберта и на Агнес. Вспомнила, что в конюшне осталась курительная трубка Шварца. Посмотрела на Оливера:

— Оли, милый, принеси мне трубку Шварца. Быстреее.

Когда парень вложил в мою холодную от волнения ладонь стеклянную трубку, я с облегчением выдохнула, успев увидеть любопытный взгляд Ламберта и женский полный неприязни и ненависти.

— Нож дайте!

— Она убьет его! Рив! Она сейчас зарежет твоего сына!

Я посмотрела на женщину, та бледная, как смерть, с расширенными глазами, вспотевшая и покрытая испариной, как водой, смотрела то на меня, то на сына.

— Я заставлю его дышать, потом извлеку орех, и он сможет выжить. Найди мне нож.

Герцог подал мне нож, не сводя с меня тяжелого взгляда, словно говорящего мне, что, если сделаю что-то не так мне не жить.

И я снова склоняюсь над умирающим ребенком. На память приходит то, чему меня учили, но как-то смутно шрифтом в учебнике. Найти щитовидный хрящ, спуститься чуть ниже в ямочку под ним и теперь резать… а это сложнее всего. И я понимаю, что, если ничего не выйдет меня могут казнить прямо здесь и сейчас. Взяла лезвие так чтобы было видно только кончик, установив нож в углублении, строго по серединной линии шеи, быстро рассекла кожу и вставила тонкую стеклянную трубку.

Раздался первый хриплый вдох, я помогла малышу вдохнула в него свое дыхание. Удерживая трубку окровавленными пальцами повернулась к матери:

— Он дышит, теперь помоги мне. Держи трубку, а я попытаюсь достать из горла орех.

Мокрая уже от пота, а не от воды, я наконец-то смогла извлечь проклятый лесной орех из горлышка малыша, тот кашлял и плакал от испуга и от боли, к этому времени прибежал лекарь. Он что-то говорил, кричал, даже сотрясал кулаками в мою сторону, но я его не слушала. Я знала, что мальчик будет жить. Дырка зарастет и останется лишь неприятное воспоминание.

Пошатываясь от усталости, я пошла обратно в сторону конюшни.

В эту ночь мне снился Азазель, снилось как я мчусь на нем по полю, устланному синими цветами, навстречу горизонту с клубящимися тучами и зигзагами молний.

Утром меня разбудила Молли. Она сообщила, что вечером приезжает король Карл со свитой в преддверии свадьбы герцога и мне велено прислуживать за столом, что, впрочем, не отменяло конюшни, о чем она мне тоже напомнила.

— Господин уезжает и велел тебе приготовить его коня.

— Ветра?

— Нет. Азазеля.

* * *

Прикасаться именно к этому животному казалось каким-то таинством особенно потому что он позволял мне это делать, склонял голову, тыкался мне в лицо своей серебристой мордой, ел с моих рук и закрывал глаза, когда я гладила его по лбу и трепала мягкую гриву.

— Кто сказал, что ты исчадие ада? Кто придумал такую наглую ложь?

На улице вдруг раздался крик, больше похожий на мычание. Я выскочила наружу, стягивая расстегнутую на груди блузку, рукой и замерла, увидев, опрокинутого навзничь Оливера и герцога над ним с хлыстом в руках. На щеке парня вздулся рубец, как и на плече, виднеющемся в разорванном, окровавленном рукаве. Герцог замахнулся и снова ударил беднягу, тот прикрыл лицо ладонями. Когда хлыст опустился на дрожащее большое тело Оли еще раз я не выдержала.

— Не надооооо! — закричала и бросилась к ним, схватила Ламберта за руку, нависая всем телом, прижимая его руку с хлыстом к себе, не давая ударить еще раз.

— Не надо его бить! Умоляю! Не надо! Вы убьете его не надооооо!

Парень вырвался и побежал в сторону замка, мыча и размазывая слезы, а

Ламберт, схватил меня за волосы, сильно тряхнул и придержал на вытянутой руке, опустил взгляд к моим голым ногам, чуть прищурившись осмотрел их, скользнул по расстегнутой на груди блузке, по волосам, собранным на макушке, по раскрытой шее и вдруг хрипло спросил:

— Это ваши привычные игры? Ты стоишь полуголая, а он запускает руку в штаны и самоудовлетворяется? Или потом его ублажаешь ты?

— Я никого не ублажала, — выдохнула и встретилась взглядом с его дымчатыми глазами, — кроме вас.

При этих словах его глаза вспыхнули, а у меня в горле стало сухо и захотелось пить, ужасно, словно меня вымучила многодневная жажда. Сердце билось, как бешеное в груди. И это ощущение… словно я вся в ожидании чего-то, в предвкушении и все это граничит с ненавистью к самой себе за слабость. Этот Дьявол отправил меня на конюшню, этот Дьявол (да, с большой буквы, потому что это его второе имя) унижает меня при каждом удобном случае, он держит меня здесь как свою собственность бесправную и безмолвную… но я ничего не могу с собой поделать. Словно где-то свыше все решено за меня, словно сознание живет вне времени и пространства, вне моего тела, которое дрожит от его прикосновений и близости. Оно не согласно разделять их… моего мужав и герцога, оно воспринимает их, как одного и того же человека, и я не знаю почему так происходит.

— А мне кажется ты ублажала тысячи прежде чем …, - склонился к моему лицу, — чеееерт, как ты это делаешь? Как? Что такое в твоих глазах сводит меня с ума, почему для меня они всегда зеленые? Как омут, как затянутое изумрудом болото… ты тащишь меня в самую трясину, на дно…

Я в изнеможении прикрыла веки, впитывая его невыносимый запах, понимая, что он не изменился ни в том мире, ни в этом. Они… пахнут одинаково. Мой муж и… Морган Ламберт. Говорят одинаково, смотрят одинаково. Безумие.

— Понимаю, что ты дрянь, ведьма, шлюха и ни черта не могу с собой поделать. Что ты такое… Элизабет Блэр? Где это сидит в тебе, чтоб я мог это вырвать, как жало у змеи? Подскажи мне… сжалься, чертовая сучка…

Он такой высокий, такой огромный нависает надо мной, мощный, излучающий первобытную силу, превосходство и эту, ощутимую каждой молекулой кожи, власть. Тембр его голоса, хриплый, низкий, вибрирующий где-то внутри меня странной нарастающий пульсацией. Как будто самим голосом трогает мою душу и сердце.

Заполнил собой все пространство конюшни, заставляя меня ощущать себя очень маленькой, крошечной, словно задыхающейся в лапах необратимой стихии.

Беспомощная перед его пламенем… а я не хотела пылать, я не хотела быть такой, какой он меня считал… не хотела после унижения и этих слов, что мне говорил.

— Ты можешь меня убить… разве это так трудно?