– Но Жанна так не считала. Отчего же вы уверены?

– Потому что иначе бы девочка давно нашлась, – доходчиво объяснила Ева. – Ведь Жанна и детективов нанимала – и в Париже, и в Лондоне, и в Нью-Йорке. Ни-че-го!

Я задумалась. Ежели верить словам мадам Гроссо, ее дочь отобрали у нее, чтобы воспитать как русскую аристократку – под фамилией ее отца. Я пока что не знала этой фамилии и даже имени девочки – но Жанна-то знала! В таком случае, найти дочь для нее и правда бы не составило сложности, будь та девочка жива.

И еще я зацепилась за другое:

– Видимо, мадам Гроссо располагала достаточными средствами, чтобы нанять лучших детективов – да еще и в Нью-Йорке. Выходит, она действительно получила большое наследство от первого мужа?

– Действительно. Хотя порядочную его часть прогуляла и прокутила, растратила на альфонсов и последующих своих мужей – тоже в общем-то альфонсов. Ее мужчины обдирали ее как липку, совершенно не стесняясь. С последним мужем Жанна до сих пор судится: тот требует пожизненное содержание от нее, представьте только!

– Но ведь оставшаяся сумма это все еще большой улов, не так ли?

Ева, не задумываясь, кивнула:

– Пожалуй. Так Вальц думает, Жанну убили из-за ее денег?

– Понятия не имею, что думает Вальц… – честно призналась я. Спросила снова: – Ева, вы ведь секретарь Жанны, занимались всеми ее делами. Кто ей наследует?

Ева отмахнулась:

– Я секретарь – занималась ее бесконечными счетами, письмами да улаживала ссоры с театром. Но в делах наследства я ничего не смыслю, это к нотариусу. Я дам вам адрес, разумеется: контора находится в Париже.

На том и расстались. Не знаю, насколько искренна со мной была Ева Райс, но то, что она чрезмерно самоуверенна – это факт.

Уже поднявшись с дивана, я услышала, что она усмехнулась каким-то своим мыслям. А вслух произнесла:

– Забавно… если дочь Жанны и правда жива, то, получается, она первая наследница?

8 июня, 21 час 05 минут

Балтика, открытое море близь берегов Шведского королевства

Детей я нашла с няней на палубе. Неспешно клонилось к закату солнце, ярко окрашивая в оранжевый набережные шведского Стокгольма, в широтах которого мы нынче плыли. Глядя на этот город, у меня на миг болезненно сжалось сердце – до того шведская столица была похожа на Петербург. Казалось, вот-вот я услышу залп петропавловской пушки… И до Гельсингфорса осталось меньше трети пути.

Неужто мы и правда однажды туда доберемся? Право, мне уж не верилось…

Софи, Томас и даже воображала-Катарина резвились у палубных заграждений – няня Кохов, фройляйн Ханни, зорко за ними присматривала. А вот моя Бланш, ровно держа спину, сидела в шезлонге поодаль. Поглядывала временами на детей, но беседу вела с мистером Макгроу. Он сидел рядом и держал на коленях моего сына. Андре, судя по всему, отлично себя там чувствовал!

– Очаровательные у вас детишки, мадам Дюбуа! – воскликнул американец, едва меня заметил.

Он даже изволил подняться, тотчас поставив Андре на ноги. Бланш тоже вскочила, излишне суетливо, как мне показалось. Взяла мальчика за руку и увела к другим детям.

Рядом с Ханни она так и не встала. Я и раньше отмечала, что Бланш сторонится гувернантки Кохов, а вслух так и вовсе именовала девушку «деревенской простушкой, с которой и поговорить не о чем». Бланш была парижанкой до мозга костей и, по правде сказать, всех, кто родился не в Париже, считала людьми простоватыми.

Да и Ханни с нею завести дружбу не особенно стремилась.

– У меня, представьте себе, тоже сын и дочка, – заметил вдруг оставшийся зачем-то со мною мистер Макгроу.

Принуждая меня к диалогу, он повозился в бумажнике и не без гордости показал фотокарточку с очаровательными детьми.

Я вежливо улыбнулась:

– У вас прелестные дети. – Дети и правда такими были, я не лукавила. – Вот уж не думала, что вы женаты. Думаю, и никто на пароходе не думал.

– Женат! Давно и прочно! – Макгроу продолжал довольно улыбаться и предъявил мне на сей раз фото не менее прелестной жены. – Соскучился по ним невероятно! Фотокарточки всегда с собой ношу, у сердца.

– Это довольно мило.

– Да я весь из себя довольно мил! – громогласно рассмеялся в ответ Макгроу. – Ежели чем и обидел, нижайше прошу простить, очаровательная мадам Дюбуа. Знаю, я бываю несносен, каюсь, но в душе я невероятно мил!

– Не сомневаюсь.

Я снова не сдержала улыбки. Американец приподнял шляпу и откланялся:

– Что ж, не буду смущать вас более. Всего доброго!

Я задумчиво обернулась ему вслед, все еще улыбаясь. Внешность бывает обманчива, уж точно.

Меж тем начинало холодать, и надо было возвращаться в каюту. Андре неплохо проводил время с игрушечным паровозиком, а отрывать Софи от новых друзей мне было по-настоящему жаль. Дочка легко сходилась с другими детьми и быстро к ним привязывалась. Но вот жили мы в Берлине довольно замкнуто, особо не привечая ни соседей, ни сослуживцев мужа. Едва ли Софи понимает, что и с новыми ее друзьями ей придется скоро расстаться.

До чего же я боялась, что в отсутствии друзей моя любимая дочь вот-вот начнет винить меня. Как же это непросто – быть матерью…

Невольно вспомнилась Жанна Гроссо и ее несчастная девочка. Жанна тоже любила дочь, самозабвенно любила. Наверное, любила больше чем всякого из своих мужей…

Как там говорила Аурелия? Мадам Гроссо отравил тот, кого она любила более всего на свете, и кому верила. Могла ли это быть ее дочь? Невыносимо признавать, но да, могла. Хотя с распределением наследства Жанны могут быть сюрпризы, ее дочь вполне способна оказаться в числе претендентов – а то и их возглавить. А значит, она имеет определенный интерес в случае смерти Жанны Гроссо.

Да только разве может ее дочь оказаться здесь, на пароходе? Глупости…

Но, если б смогла, то кто бы это был?

Я медленно обвела взглядом малолюдную нашу палубу первого класса. Палубу второго, где было множество девушек девятнадцати лет – именно столько сейчас должно быть дочери Жанны. Что еще? На старом снимке лица девочки было почти не разобрать, но она определенно должна быть брюнеткой, как мать, и скорее всего иметь карие глаза. Девочка на фото явно была темноглазой – хотя, цвет глаз мог исказиться при съемке…

И первым делом память услужливо подсунула мне образ Евы Райс. Темноволосая, кареглазая. Даже чем-то неуловимо похожая на Жанну. Конечно, скорее всего она просто переняла привычки старшей подруги и ее манеру себя вести – но что если это наследственные черты? А впрочем, Еве уж давно не девятнадцать, она была, пожалуй, моего возраста и совсем не годилась тридцатисемилетней Жанне в дочери.