Он сразу стал всех покупать, а кого не сумел купить, придушил и проглотил. С ним очень быстро сговорились наши главные бандиты. Сила — она ведь и есть сила! Тут легче договариваться и делить рынки, чем воевать и гибнуть.

Я его видел всего один раз. Жирный такой, с красной пропитой рожей, в белом костюме и в белой шляпе, а еще с маленькими золотыми очками на мясистом носу.

Так вот этот Удав решил проглотить многие владения и фазенды на западе, аж в трех штатах. Это ему почти удалось. Но вот фазенду старика поначалу никак не мог сожрать.

Тогда старик еще был здоров и все держал в своих узловатых руках. Дети и родня старика вполне могли оказать жестокой банде серьезное сопротивление, да и сам старик, оказывается, разбирался не только в мясе, молоке, кофе и тростнике, но кое-что соображал и в военном деле. Кроме того, за него горой стоял один из самых крупных банков в стране, заинтересованный в выплате больших кредитов. А у банка были надежные связи в полиции и в судах. Если бы старик не разболелся, этого Удава самого бы слопали целиком.

Но не успел Дон Аугусто после смерти жены слечь в постель, как его сыновья, дочери, зятья и племянники стали отстаивать каждый свою долбаную «независимость». Вот тут дело у бандита Хулио Пинто по кличке Удав пошло как по маслу. Сначала этот гад сговорился с несколькими сыновьями и зятьями старика, потом одного за другим «проглотил» вместе с семьями и владениями. Словом, эти идиоты в конечном счете потеряли все.

Старик однажды помер, а кузина его жены, которая сначала взялась всем управлять, вышла замуж за чилийского военного и смылась с ним. Но сначала продала свою очень немаленькую долю буквально за бесценок людям Хулио-Удава. Они на нее наехали, как обычно, и заставили все отдать. Банк отказал распавшейся семье в кредитах и даже что-то у них тоже заграбастал. А потом продал долги семьи Хулио Пинто за сущие гроши.

Сыновья старика и зятья с племянниками, наверное, думали, что они унаследовали от достойного Дона Аугусто Кордейро не только фазенду, угодья, скот, плантации и прочее богатство, но и его необыкновенные мозги. На самом деле мозги и сердце имел только старик, а они, дураки, были всего лишь крепкими конечностями их общего семейного тела. А ведь решили, что могут запросто прожить сами, без помощи его мозгов и сердца. Уроды!

По миру они пошли, и их дети, и внуки, а значит, потом еще и правнуки пойдут. Старик-то об этом думал, потому и был строг с ними.

Я потом кое-кого из этих идиотов встречал в Сан-Паулу и в Рио-де-Жанейро. Кто-то из них служил в малюсеньком банке на технической должности, мелочь какая-то, в которой ни считать, ни писать как следует не требуется, кто-то в полиции, а чаще они просто мыкались от одного гиблого дела к другому. И наркотой занимались, и проститутками, и оружием пытались торговать. Троих из них очень быстро посадили. Один с какими-то отморозками-революционерами связался, так его убили.

Двое, старший и средний сыновья, спились и подохли, две внучки каждый вечер раздевались в портовом кабаке в Рио под свист матросни и шоферни, а старшая дочь, уже в преклонном возрасте, умерла от передозировки героина. Думаю, просто покончила с собой. А в юности, многие воспоминали, была просто картинкой, так хороша! Я ее, правда, помню уже зрелой. Говорят, это ее муж и средний брат первыми начали делить богатство еще живого отца и тестя.

Вот тебе и независимость. Без мозгов и сердца она называется просто нищетой. А еще дуростью.

Все плантации и собственность покойного старика, все его земли, фазенду и прочие богатства потом уже не менее трех раз перепродавали, пока не загубили все под корень. Больше на той фазенде никто не живет, потому что ее самой со всеми чудесными постройками уже давно нет.

Да и могилу старика, его жены и нескольких сыновей и дочерей на их семейном кладбище никто не посещает. Я в позапрошлом году случайно оказался там и нашел только обрушившиеся памятники и проваленные могилы. Все рассыпалось в прах. Меня поразило, что так быстро. Всего-то за какие-нибудь неполные два десятка лет. А я ведь еще помню их огромную семью, завидное богатство, веселый фестиваль и мудрые глаза старика. И детей его помню, и внуков, и зятьев…

Вот как бывает, когда кто-то думает, будто тоже может быть сердцем и мозгом большой семьи, как ее глава, а на самом деле он в лучшем случае желудок или обыкновенная глупая конечность. Я бы сказал, чаще он даже оказывается кишечником, из которого лезет на волю всякая смрадная гадость.

Если уж в одной семье такое может случиться, что говорить о распадающейся огромной стране! Дело даже не в том, что на всех хватит Удавов, а в том, что в каждой семье всегда есть свои несчастные дураки. Достаточно одного. А если их много?

* * *

В самом дальнем зале основного ресторана за большим столом, в тени цветистой арки, скромно сидели две англичанки: одна бледная, прозрачная и худая, как лист из гербария, Кейт, а вторая — полная и румяная, как сдобная булка, Джулия. Кейт было на вид года сорок два, а Джулии — не больше тридцати пяти. Впрочем, худым женщинам обычно дают на вид больше лет, чем они в действительности прожили, а полным — меньше. Но я точно знаю их возраст. А еще знаю, что они лесбиянки и любовницы. Причем та и другая официально состояли в браке с мужчинами. У Кейт есть сын Джеки, он студент медицинского колледжа в Лондоне.

Однажды я уже упоминал этих дам, когда перечислял самых заметных для меня клиентов. Если кому-то надо, пусть вспомнят, а если почему-то не сумеют — не беда.

Говорить о каждой из них в отдельности не имеет смысла — они словно единое целое: привязаны друг к другу, живут в одном обширном апартаменте, располагают одним банковским счетом и попали сюда по одной и той же причине.

Сейчас не принято замечать людей с отличной от привычных стандартов половой ориентацией. Мне это кажется оскорбительным прежде всего для них, ведь приблизительно так поступают и с инвалидами: неприличным считается даже просто отвести глаза, отвернуться, когда такой человек вдруг оказывается в обществе здоровых людей. Это все равно как привязать себе указательный палец к ладони, оставив свободными все остальные, и тем самым намекнуть, что этому пальцу есть куда и на кого указывать.

Все это оборотная сторона человеческой агрессии — та же, но с другим знаком или, если хотите, полюсом. А полюса, как известно, имеют свойство меняться. Поэтому я, когда вижу их, улыбаюсь как можно более обыкновенно, сдержанно. Мне при моей должности вообще предписано улыбаться и кланяться с достоинством.

Как-то я с одной белой цыпочкой, наполовину венгеркой, наполовину австриячкой, попал на пару деньков в один премиленький шведский городишко. Кажется, он назывался Вадстеной. Городок расположился на уютном берегу одного из многочисленных тамошних озер — Веттерн.

Мы приехали туда на роскошном древнем 12-цилиндровом «Паккарде» выпуска начала тридцатых годов прошлого столетия. Этот престарелый стальной король довоенных автомобилей принадлежал отцу моей полувенгерки-полуавстриячки (папаша как раз был австрийцем), когда-то унаследовавшему его почти из русского правительственного гаража.