– Я не вру, Тата, – покачал он головой. – Просто мы смотрим на одни и те же сиськи разными глазами. Тебе сколько лет?

– Двадцать три, ну почти двадцать четыре.

– Когда день рождения? – он смотрел на нее, и усталость стекала с его лица, как грим.

– Двадцать пятого декабря.

– В Рождество! Ну, надо же!

– Это не православное рождество!

– Если честно, мне не важно. А ты что, православная?

– Кальвинистка! – фыркнула Натали и, отпив из стакана, полезла в горячую воду. – Вот странно, – сказала она, опускаясь в воду, – я вроде только что метрах в пяти от тебя была…

* * *

В дверь постучали. Интеллигентно, но настойчиво.

– Да! – крикнул Генрих. Ему никого не хотелось видеть, кроме Натальи, разумеется, но как раз она-то была сейчас с ним, а значит… – Да! – подтвердил он свое прежнее решение.

Дверь медленно отворилась, и спиной вперед в ванную комнату вошел Людвиг.

– Буквально на минуту, но она мне нужна.

– Входи и говори, – вздохнул Генрих. А что еще он мог сказать? Людвиг просто так нарушать его покой не станет.

– Бекмуратов возмущен. Это он просил передать. Приносит свои глубочайшие извинения. Разгром флотской базы принимает на себя, но с адмиралами связываться не хочет. Просил передать дословно. «Не сегодня. И, по-видимому, не завтра». Рекомендует день-два побыть на нелегальном положении. Возникли проблемы с военной полицией, прокуратурой и Министерством финансов.

– Сукин сын! – Но, разумеется, это всего лишь эмоции. По большому счету, Бекмуратов прав – нечего размахивать красной тряпкой перед взбесившимся быком.

«Не коммунист, чай!»

– Не без этого! – согласился Людвиг. – Но это наш сукин сын, командир.

– Я не столь оптимистичен! – Генрих взглянул на Наталью. – А ты что думаешь?

– У Бекмуратова репутация очень умного и очень хитрого господина, – Наталья говорила медленно, взвешивая слова. – Из полевых агентов, не трус и не самодур. Осторожен.

– Закончил юридическую школу в Новогрудке и специальный факультет Общекомандной академии, – мягко добавил Людвиг. – Но дело в том, что он вложился в проект профессора по-полной. С этого поезда ему уже не соскочить.

– Играет ва-банк?

– Именно это я и хотел сказать.

– Это все?

– Нет. Прибыл гонец от профессора. Ваши два ящика – он сказал, вы знаете, о чем речь – прибудут завтра утром. Я доставлю их сюда, или есть другие распоряжения?

– Привози. Еще что-то?

– Да, – подтвердил Людвиг. – Профессор просил передать, он начинает в любом случае. Предлагает слушать радио.

– Тут есть радио?

– Тут есть даже телевизор.

– Великолепно! Это все?

– Он ждет ответа до послезавтра и надеется, что ответ будет положительным.

– Что ж, семь бед – один ответ. Передай всем службам – «Браво!» Мы начинаем «Общее наступление», пусть трубят «Сбор»!

– «Браво», – подтвердил Людвиг, – «Общее наступление», «Сбор».

– Тогда… – начал, было, Генрих, которому, на самом деле, стоило бы сейчас остаться в одиночестве, один на один с самим собой, ну, или хотя бы вдвоем с Наташей, которая неплохо умеет молчать.

– Можно я скажу пару слов Наталье Викторовне?

– Говори.

– Наталья Викторовна, – было забавно наблюдать за разговором повернувшегося к собеседникам спиной мужчины и абсолютно голой женщины, – вы сегодня посетили одну квартиру на Кирочной улице…

– Следили? – поморщилась Наталья, которая, похоже, хвоста не заметила.

– Присматривали, – деликатно поправил ее Людвиг. – Но я, собственно, вот, что хотел сказать. Господин Свирский покинул квартиру буквально через пять минут после вас. А еще через пять минут он позвонил некоему господину Павловскому и имел с ним довольно продолжительный и крайне нервный разговор.

– Вы умеете работать, – кислым тоном признала Наталья. – Я в восхищении.

– Я польщен, – когда он хотел, Людвиг умел быть весьма обходительным. – Но дело в том, что следующий его звонок был в дежурную часть Корпуса жандармов…

– Мило… – голос Натальи заледенел и, словно бы, похрустывал, как тонкий лед под тяжелым башмаком. – А кому позвонил Павловский?

«Умная, – в очередной раз признал Генрих, – и чуткая. Ловит на лету!»

– Павловский звонил небезызвестному вам капитану Зарецкому.

– Разговор слышали?

– Увы, нет.

– Жаль… Постойте-ка, Бог троицу любит, не так ли?

– Так, – согласился Людвиг. – Дело в том, что госпожа Родимова – уж, извините, не знаю ни ее подлинного имени, ни партийной клички – сразу после ухода господина Свирского звонила со своего домашнего номера в городское управление Сыскной полиции и имела беседу с титулярным советником Слуцкером, заместителем начальника политического отдела. Вот вам и третий персонаж.

«Н-да!»

– Смотрю я, Тата, – Генрих и впрямь смотрел на нее, – ничего в этом мире не меняется. И в подполье, как в подполье: на одного порядочного человека – трое стукачей…

* * *

Выбрались из ванной, а за окнами уже совсем темно. Шумит море – волны с клекотом накатывают на пологий берег, шумит лес – ветер гуляет в сосновых кронах. Седьмой час – поздней осенью да на шестидесятой широте – практически ночь.

– Голодная? – спросил Генрих.

Натали принюхалась. Со стороны кухни отчетливо пахло жареным мясом.

– Да. Очень. Приглашаешь на ужин?

– И на обед, и на ужин, – усмехнулся Генрих, – и на попойку! Тебе, как бойцу, в военное время да после боя двойной рацион положен и выпивка от командира за победу.

– Ты мне не командир! – Этот вопрос следовало выяснить, даже если ничего выяснять уже не хотелось.

– Ошибаешься! – посмотрел через плечо, снизу вверх, но так, что казалось, смотрит свысока. – Командир, Тата, и с этим – уж извини – тебе придется смириться. Никаких больше кошек, гуляющих сами по себе. Ты меня поняла, товарищ идейная анархистка?

«А как же революция? – подумала она с тоской. – А как же Либерте, Эгалите, Фратерните[28]? Как быть с Кропоткиным и Бакуниным, Штирнером, Аршиновым и Махно? Со Спунером и Ротбардом, Делюзом, Эммой Гольдман и Вольтерианой де Клер? И кто я, чтобы… что?»

Она вспомнила вдруг похороны адмирала Акимова. Николай Владимирович лежал в гробу с головой, прикрытой черным шелковым платком. Две пули попали ему в лицо, и… Ну, в общем, она представляла себе, как это выглядит, и понимала, отчего Герда Карловна ведет себя, как невменяемая. Кити Акимова, впрочем, выглядела не лучше.