Кашлянув, Олег поставил кружку на землю.

– Михаил Сергеевич…

– Да?

– Можно задать вам вопрос?

– А тебе разрешено со мной разговаривать?

– Михаил Сергеевич, – Олег пожал плечами. – Скажите, как получилось, что вот это все: земля, на которой мы сидим, страна наша со всеми ее ресурсами, мощью… Как все оказалась в таком положении?

– В каком положении? – Горбачев вздохнул. – Впрочем, знаю, капитан, о чем ты… Кстати, тебя как зовут?

– Олег.

– Олег, тебе сколько лет? Впрочем, видно итак, что я тебе в отцы гожусь. Знаю, что во всех грехах обвиняют Горбачева. Разубеждать не буду – бесполезно. Я ведь и анекдоты все слышал, которые про меня рассказывают: и последний – про портреты Брежнева в медалях, а Горбачева – в талонах на продукты. Вот ты сам… Ты посмотри на меня и спроси себя – хочет Горбачев СССР развалить? Это я-то! А кто Союзный договор отстаивал до последнего!? Пятнадцатого числа был текст опубликован в печати, согласованный всеми! Конечно, обидно, что мы одни во всем мире живем, как в каменном веке, инициативы нет, свободными сами быть не хотим! Что в Москве сейчас творится, знаешь? Сейчас их день… Давно, давно они этого хотели. Еще с восемьдесят шестого года видел, что они все тормозят, реформ не принимают, лишь бы еще лет пять – десять просидеть на своих дачах, ничего не меняя, кроме красных дорожек. Номенклатура. Жуткое дело, сынок, жуткое. Я это хочу здесь откровенно сказать, между нами: номенклатура – вот враг. Она ни черта не поддается реформированию, ей с самого начала все не нравилось: отчитываться перед людьми, гласность, чтобы люди знали, что они там делают. Я против них пошел, оттого и проиграл. Или… почти проиграл. Не знаю. Но надо бороться! Если враг не сдается… – Горбачев вдруг осекся, повернулся к Олегу.

«Какое у него усталое лицо», – подумал Олег.

Горбачев несколько секунд смотрел на Олега пристально, потом отвернулся.

– Ты, капитан, не думай ни о чем, выполняй приказ. Ты выбрал правильную дорогу, по ней и иди, не сворачивая. Присягу не нарушай, и все будет у тебя хорошо.

– Извините, Михаил Сергеевич, – окончательно осмелев, Олег решился-таки дать совет самому президенту. – Твердая рука нужна, не привык народ к демократии. И еще, простите за откровенность, но надо было вам больше доверять чекистам и таким генералам, как Степанов. Тогда не случилось бы всей этой беды. Сила за тем, кого мы поддерживаем. Мне так кажется.

Горбачев усмехнулся.

– Сынок, ты… доставь меня в Москву. А там уж, если твоей душе угодно, кладите все голову на плаху под вашу любимую твердую руку. Добровольно… Вы ж ничего не знаете, как все было, как все есть на самом деле. А я знаю.

Мне в Москву надо. Иначе случится беда, – прошептал он, поднимаясь с бревна. – Я поспал бы полчасика.

– Понял вас. – Олег поднялся с бревна. – Ложитесь в палатку, пожалуйста. Я подежурю. Вы только не обращайте внимания, если где-то через полчаса услышите шум и песни. К нам сейчас гости присоединятся.

– Какие еще гости? – Горбачев встрепенулся.

– Туристы и туристочки.

– Зачем?

– Это все наши люди, специально подготовленные. Двое мужчин, путешествующие в эти дни дикарями, могут у кого-нибудь вызвать подозрение…

– Особенно, если один из них – Горбачев, – пошутил президент. – К чему такие сложности?

– Михаил Сергеевич, специфика работы. Инструкции, приказ.

Видимо президент ждал более подробного отчета. Но не дождался.

– Представляете, Олег, – он усмехнулся. – Неуютно как-то, что мы под открытым небом. Забора, опять же, нет… Да, привыкли. А что делать? Гардарика, однако.

– Извините?

– Гардарика – страна городов. Скандинавы так называли древнюю Русь, потому что у нас не то что деревни, даже дворы забором издавна огораживали. Вот им и казалось, что у нас городов великое множество. Спокойной ночи.

– Михаил Сергеевич, отдыхайте. Все будет хорошо. Не волнуйтесь.

– А я и не волнуюсь.

Горбачев забрался в спальный мешок. Он храбрился, но тревога не покидала, а ситуация, в которой он оказался, была до того необычна, что он начал воспринимать события как часть игры.

«Обещали, что вывезут спецбортом, – вспоминал он. – Что-то, видать, случилось».

Засыпая, Горбачев подумал, что завтра, с восходом солнца, эта игра, наконец, закончится, и жизнь вновь потечет вдоль привычных берегов. И тогда, усвоив полученный в эти тревожные дни урок, он пойдет правильной дорогой. Станет принимать твердые и однозначные решения, и уже никому не под силу будет остановить его. А еще что он уже много лет не общался с простым народом. Этот бесхитростный паренек говорил ему в лицо то, о чем боялись открыто сообщить приближенные, чего избегали обсуждать с ним простые люди на многочисленных встречах «на местах», где он только и слышал, что «Правильно, Михалсергеич! да «Спасибо, Михалсергеич». А ведь именно этот молодой чекист сейчас был в ответе за его безопасность, наверное, готов был за него умереть…

«Где ж теперь все мои друзья-соратники? Отсиживаются? Спрятались? Испугались? А разве я не испугался бы на их месте? – подумал Горбачев. – Эх… лишь бы только с моими все было нормально».

Лежа в простой палатке на берегу Черного моря, первое лицо страны, за жизнь и безопасность которого в настоящий момент нельзя было дать и ломаного пятачка, не побоялся признаться себе, что все эти годы вынужденных реформ на самом деле боялся услышать правду…

Но было здесь и еще кое-что.

Он, считавшийся повсеместно первым истинно демократическим лидером КПСС, частенько вел себя как плохой, недобрый барин. Это он-то!

Горбачев вспомнил один случай… Так, вроде ничего особенного. Дело было здесь же, в Крыму, год назад, во время отпуска. Он возвращался с пляжа, в шортах, в майке с короткими рукавами, а навстречу ему по «президентской тропе» шли то ли электрики, то ли сантехники. Вот так запросто. В тот день он в сильных выражениях отчитал начальника охраны Медведева за то, что тот допустил подобное. Горбачев поморщился, припоминая, как в конце своей тирады выдвинул заслуженному офицеру госбезопасности отдающий истерикой ультиматум:

– Если подобное повторится, я эту дачу немедленно покину!

Медведев тогда просто промолчал. Но обиду наверняка затаил. Конечно, непривычно было получать нагоняй на пустом месте от слывшего демократом президента.

А может, не в демократизме дело, а в том, что его не свойственная многим товарищам мягкость была лишь признаком слабости характера? Горбачев действительно порой тяготился своей излишней покладистостью. И тогда становился суровым и вел себя неестественно.

Но сегодняшней теплой крымской ночью обстановка раскрепощала, давала шанс побыть собой, и президент с легкостью, давно уже позабытой, спустился с небес на землю и отчего-то стал вспоминать случаи, когда вел себя некорректно с людьми. А ведь среди них было столько замечательных профи! Взять хотя бы переводчика Суходрева… Руки ему не подал, не поблагодарил за блестящую работу в Рейкьявике. Мало, мало внимания – таким людям, надо бы побольше! Никак нельзя беспечно сеять вокруг себя обиду и неприязнь. Потому что все к тебе вернется, дай только срок.