«Да, круто мы завернули… А что люди? Жили бы себе как жили… Да и дальше все было бы как прежде, не случись очередной засухи, голода или войны. Собрались бы тогда снова всем миром, сплотились вокруг чего-нибудь или кого-нибудь, да и победили бы ценою жертв и нечеловеческих усилий. У нас на Руси испокон веку все случается вопреки общественным законам, поскольку живем не по плану, а на авось. Это уже после, когда все произошло, посыпаем голову пеплом, отыскиваем героев и тех, на кого можно свалить вину за ситуации, давшие героям возможность проявить свой героизм.

Как все началось? Что будут рассказывать про мое время через двадцать лет? Никогда не сумеют восстановить истинную картину событий. Всей правды о прошлом человеку при жизни знать не дано. И дело не только в том, что переписывание истории есть важнейший элемент манипулирования сознанием и борьбы за политическое влияние в современном мире. Каждый из нас склонен интерпретировать прошедшие события своей жизни в угоду собственным интересам, в соответствии с твердостью памяти и даже под влиянием настроения или самочувствия».

Горбачеву было неудобно в спальном мешке. Отвык от походной жизни… Да и мысли покоя не давали, лезли в голову и хозяйничали там – одна омерзительней другой. Переживал о Союзном договоре, опять вспоминал Ельцина, как выпивали с ним в Ново-Огарево, как заставлял себя поверить этому перерожденцу. Думал о Шеварднадзе и его странной роли в событиях вокруг Берлинской стены и объединения Германии. Да, правду говорил Фалин, мало мы попросили у американцев и НАТО, ничтожно мало за это самое объединение. Бейкер приехал в Москву, говорил с Шеварднадзе, а тот возьми, да и ляпни: «Мы с друзьями не торгуемся». Театральщина! Сами приехали, сами намекали: ужесточите ваши условия! А мы что?

«Прошляпили… Пятьдесят пять миллиардов марок… Германия столько зарабатывает за десять дней. Вот этого могут не простить».

Вспомнил Раю, родных на Ставрополье, стал проваливаться в сон и, наконец, уснул. Сказалось нечеловеческое переутомление последних дней.

Олег разбудил президента на рассвете. Тот был бодр и внешне спокоен. Олег знал, что сегодня все так или иначе закончится, и тоже морально был как огурчик. Только продрог до костей, проведя всю ночь на свежем воздухе. Он опасался залезать в спальный мешок, все время оставался начеку, пока «туристы» пили соки, налитые в бутылки из-под «Массандры», и распевали песни под гитару. Когда все стихло, он так и не смог уснуть, лишь немного подремал сидя.

К утру на стоянке остались только они с президентом.

– Михаил Сергеевич, нам надо срочно собираться. Не представляю, что сейчас творится в вашей резиденции, но думаю, район этот сейчас начнут прочесывать. Надо менять дислокацию. И простите, вот вам парик, сами понимаете, без него вы слишком приметны, а также бородка и очки… И кепочку вот эту наденьте, будьте добры.

Они ехали вверх, на вершину горы Ай-Петри, по канатной дороге в вагончике. Горбачев демонстрировал типичное поведение иностранца: с живейшим интересом рассматривал подданных страны Советов, жадно вслушивался в их разговоры.

А разговоры были только о событиях в Москве. Люди азартно делились друг с другом слухами, привирая, преувеличивая, путая места действий и имена.

И по той свободе, с какой они обсуждали ситуацию в столице, становилось понятно: что-то у путчистов не задалось… Даже без его вмешательства, пока он «отдыхал» в Форосе, все у них и так пошло не по плану. Или уже устали бояться люди? Но как же это? Почему? Ведь танки в Москве… И все же страха не было.

Но не это наблюдение взволновало Михаила Сергеевича. Слушая беседу отдыхающих, Горбачев вдруг ощутил историческое величие и глубину своих деяний.

Но куда приведет дарованная им свобода и поразительная смелость, которую разбудил он в своем народе?

– Повесить их надо всех! – послышалось из угла вагончика.

Горбачев непроизвольно вздрогнул. Страшные вещи говорила пожилая женщина, вполне себе прилично одетая.

– Кого, мать? – с улыбкой уточнил паренек в «спартаковской» майке.

– Кого?! Да этих демократов чертовых. А с ними и Горбача заодно.

– Да уж, – вторила ей попутчица, – Мишку Меченого нам враги прислали на нашу голову. Давно пора было порядок навести!

– Приехали, – сообщил Олег и помог растерявшемуся под влиянием правды жизни президенту выбраться из сильно раскачивающейся кабинки.

На вершине горы дул сильный прохладный ветер. Горбачев рукой придерживал кепку. Мимо прошагал военный патруль. Офицер покосился на Олега, успевшего загримироваться до полной неузнаваемости, бросил взгляд на Горбачева и проследовал мимо.

Они прошли по тропинке километра два.

– Вон там отдохнем, подождем вертолет, – Олег перевел дух и указал на добротную избу у края обрыва. – Михаил Сергеевич… – он замялся, подбирая слова. – Вы не обращайте внимания на эти старушечьи базары… – И сам удивился, отчего ему стало небезразлично, обращает Горбачев внимание на народный глас или же нет. Наоборот ведь хорошо – пускай узнает всю правду о народной любви.

Но Горбачев и бровью не повел. Только этого ему сейчас не хватало – сочувствия младшего офицера КГБ.

Недостойное чувство овладело им, недопустимое, неправильное – обида на свой народ. Неблагодарна роль реформатора – такова логика истории. Позже поймут, воздадут… когда уже некому будет. Хотя очень хочется уже сейчас, и лучше не только за границей, а у себя дома. Там, в Европе и в Америке, он для них навечно теперь ангел-избавитель от Советской угрозы. А дома вот говорят: «Надо повесить»!

«Обидно…».

В избушке их встретила немолодая женщина со следами былой красоты и мужчина невысокого роста – местный лесник, представившийся Николаем.

– Николка, – распорядилась хозяйка, – чайку гостям сделай нашего, травяного.

– Сделаю, сделаю, оно конечно, с дороги-то, – ответил Николка.

Чаек, как оказалось, обладал успокаивающим, почти наркотическим эффектом. Президент даже задремал, да и Олег изо всех сил сопротивлялся действию напитка. Шла неспешная беседа с хозяином. Николка, по-крестьянски, открыто, без страха и удивления, слегка склонив голову глядел на Горбачева. Привыкшего общаться с подготовленным контингентом, президента это открытое изучение его личности, как и предыдущий опыт хождения в народ, тяготило.

Отхлебнув из чашки, он поинтересовался:

– Однако чаек у тебя, Коля… В толк не возьму, что за травы в нем такие?

Николка пожал плечами и ответил спокойно, размеренно, глядя по очереди то на президента, то на Олега:

– Тут не в травах секрет, а в настойке. Особая у меня настойка.

– Что-то вроде Рижского бальзама? – спросил Горбачев.

– Нет, Михал Сергеич, своя. Бальзамов не держим – нетути. Я вообще все сам гоню. Как начал гнать в восемьдесят шестом, так не могу остановиться.

Олег деликатно кашлянул. Горбачев промолчал, с властным достоинством приняв очередной прямой народный упрек.