Время шло, и на душе у Олега становилось все тревожней. Вертолет должен был прибыть через два часа после их появления на вершине. Но прошло уже три с половиной…

Минул еще час. Олега клонило ко сну. Он и сам не заметил, как на смену беспокойству пришла коварная сладкая нега.

«Ясны очи дремотой легкой не смыкал», – вспомнил Олег пушкинскую строку и отключился.

Дверь дома лесника Николки слетела с петель, и в комнату ворвались вооруженные люди: двое в камуфляже, трое в гражданском. Гражданские выглядели слишком элегантно для здешних мест.

– Никому ниче не робить, сучьи дети! – как-то чересчур весело прогремел один из них, не иначе – командир.

– Никто ничего и не робит, – угрюмо отозвался Олег.

Главный подошел ближе, держа Олега на прицеле.

«Батя!» – изумился Олег, узнав Леонида Антоновича, своего наставника по спецшколе КГБ.

– Здравия желаю, – прошептал Батя. – Не ожидал меня увидеть?

– Здравствуйте, Леонид Антонович. Не ожидал. Вы тут на отдыхе?

– Ага, по профсоюзной путевке я, в Ялте отдыхаю. С автоматом наперевес.

– А я решил «с людями», по-простому, в избушке лесника остановится. А вы ее штурмом взяли. Почему так?

– Черняев с тобой?

– Кто?

– Додельцев, не финти! – прогремел Батя. – Черняев, что приехал с тобой в «Зарю».

– А, Черняев… Нет, он не здесь.

– Тогда где эта гадина?

– Там остался. А почему он – гадина?

– Так, понятно. – Батя сел рядом, приказав своим людям выйти из состояния полной боевой готовности. – Первый с тобой?

– Почему Черняев – «гадина»?

– Олег, – Батя обхватил голову руками, будто от нестерпимого приступа боли. – Первый, я спрашиваю, где?

– Со мной. Леонид Антонович, а вы за кого?

– Скажем, за Конституцию. А ты?

– За Интернационал. А попутно выполняю приказ начальства.

– Понятно. Где он?

– Отдыхает в соседнем помещении.

Олег медленно убрал руки со стола, правая сама потянулась к кобуре. Глупо, конечно, было пытаться что-то предпринимать – ситуацию могло спасти только чудо. Да и Батю не провести, он сам Олега всему научил.

– Умерь инстинкты, Олег. У тебя хороший ангел-хранитель, но и он подчас устает. Ему надо помогать хотя бы изредка, – предупредил полковник. – Рассказывай, как дело было на даче.

Олег молчал.

– Ладно, – вздохнул Батя, – не говори. Остается только передать тебе привет от генерала Степанова. Он сам рвался приехать, да не смог, у него осмотр в ЦКБ. До конца августа там пробудет – африканские раны зализывает.

Это был условный сигнал, пароль, которым Степанов снабдил Олега на случай экстренной ситуации, если генералу придется кому-нибудь делегировать свои полномочия.

– Ну, теперь видишь – не враг я тебе.

Олег кивнул.

– Прогуляемся? – предложил Батя.

– Прогуляемся, – согласился Олег.

Во дворе они присели у поленницы, закурили. Батя снял автомат, поставил его между колен и похлопал бывшего курсанта по плечу.

– План «Застава» – только часть операции. На высоком уровне был санкционирован приказ, который ты и некоторые другие пацаны должны были выполнить. Но это же все истерика, слава Богу, нашлись трезвые головы. Степанов – один из нормальных. Он, конечно, тоже шибко на нашего подопечного обижен, но одно дело – обида, а другое дело, что люди скажут в мире, если завтра его вдруг… хватит удар. Вот и решили здоровые товарищи, что надо план скорректировать, изменить траекторию… Хотя, конечно, может и было бы неплохо. Но кем заменить?

– Неплохо скорректировали план, – проворчал Олег. – Черняев готов был все сделать еще там, в Форосе. А если бы он меня прижал крепче? Это, товарищ полковник, не операция, а детсад. Где вы-то были, когда я ему руки крутил?

– Молодец, слов нет. Только ведь никто не собирался прощаться с президентом навеки на даче, где куча народу, родственники, ребята из «девятки», и у каждого в башке каша… Нервные все. Никто не знает, где на самом деле свои. Сам все видишь, чего я тебе рассказываю? Был план вывезти его оттуда, причем, с санкции Плеханова, при намеренном, понимаешь ли, попустительстве Генералова. А все сделать должны были тут, у твоего лесника.

– Вот тебе раз! Кто?

Батя пожал плечами.

– Я, грешным делом, думал – ты.

– Нет. Такого приказа не было. Леонид Антонович, мне не очень верится, что Плеханов и Генералов в этом замешаны.

– Это не твое дело, сынок.

– Не мое, ага… Ясно теперь, отчего так легко удалось сбежать из «Зари»… Ладно, допустим. А зачем Черняев со мной комедию ломал? Мог бы дождаться, пока мы тут окажемся.

– Вот это как раз и непонятно. По всему, он должен был сейчас сидеть здесь с нами рядышком. Наверное, у него были персональные инструкции. Видимо, он и есть самое главное доверенное лицо…

– У кого?

– У этих, в общем.

– Товарищ полковник, – улыбнулся Олег, – а у нас с вами инструкции одинаковые?

– Давай выясним. Какие твои?

– А ваши?

– Что ты по-еврейски отвечаешь, вопросом на вопрос?

– Может, у меня в роду были евреи.

– Не ври мне, в контору с евреями в ближайших поколениях не берут.

– И тем не менее, каковы ваши инструкции?

Батя заерзал, встал, потянулся, бросил окурок на землю и затушил его каблуком.

– Если без подробностей, надо пару дней прятать президента, а после поступления приказа доставить в Москву, да так, чтобы никто не догадывался, каким бортом, в котором часу и на какой аэродром мы его привезем.

– В целом все совпадает. Только мне нужно было доставить его в Москву прямо сегодня. Или сегодня ликвидировать, но только по прямому приказу.

– Удивительный разброс задач и целей. Нет, я ценю твои навыки, но почему все на тебя свалилось, супермен ты наш?

– Леонид Антонович, – Олег развел руками. – Я вам, как своему учителю, доверяю. Вы нас никогда не предавали. Были нам как отец, честное слово. Но тут что-то не так. Сколько времени можно скрывать от народа, что президента больше нет на даче? Пять-шесть часов, сутки?

– Поскольку там все уже в курсе, что он исчез в неизвестном направлении, наши «революционеры» в Москве тоже все знают, а не только тот, кто распорядился. Уверен также, что эту информацию еще кинут журналистам как сенсацию, чтобы привыкали – его больше нет. А потом уж можно будет решить, когда сказать миру правду, что он погиб в авиакатастрофе при попытке сбежать к друзьям на Запад. Да еще и в каком-нибудь женском платье, как Керенский.