– Ботулизм, – произнес Маттис. – Споры разлетаются по воздуху. Одной споры достаточно, чтобы убить человека.

Вот черт! Неужели я – после всего этого – умру вот так, здесь, внутри трупа, от какой-то долбаной бактерии?

– Симптомы – это неприятная усталость глаз, – продолжал Маттис. – Пропадает также способность связно говорить. Именно поэтому мы немедленно сжигаем мертвых оленей – чтобы видеть друг друга и продолжать цивилизованный разговор.

Возникла пауза, и я представлял себе, как Йонни пялится на Маттиса и пытается истолковать его непостижимую полуулыбку.

– Гладильщик и Брюнхильдсен, – сказал Йонни. – Переройте хижину. И заберите с собой этих чертовых собак.

– Его там нет, это невозможно, – произнес Брюнхильдсен.

– Я знаю. Но если мы найдем деньги и наркотики, то будем знать, что он все еще где-то поблизости.

Я услышал, как отчаянно лающих собак оттащили от трупа.

– Простите, что спрашиваю, но что, если вы ничего не найдете?

– Значит, возможно, ты был прав, – ответил Йонни.

– Я знаю, что это он уплыл в той лодке, – сказал Маттис. – Лодка находилась всего в пятидесяти метрах от берега, а он такой уродливый южанин, каких в наших краях не водится. На хорошей лодке и с постоянным ветром за сутки можно уйти очень далеко.

– А ты валялся на берегу посреди ночи?

– Летом это лучшее место для сна.

Я почувствовал, как что-то ползет по моей ноге. Слишком большое для червя или муравья. Я дышал ртом, не носом. Гадюка или мышь? Пожалуйста, пусть это будет мышь. Милая, пушистая, пусть даже голодная мышка, но не…

– Да что ты говоришь! – Йонни еще больше понизил голос. – А самый короткий путь от деревни до леса – это вокруг всего плоскогорья? Мы потратили больше часа. Когда я в последний раз был здесь один, я дошел меньше чем за полчаса.

– Да, но если бы он был дома, он бы тебя застрелил.

Зверь, или что это было, двигался вверх по моей ноге. Я почувствовал почти непреодолимую потребность стряхнуть его, но понимал, что малейшее движение или звук будут замечены.

– Знаешь что, – насмешливо говорил Йонни, – вот как раз в этом я сомневаюсь.

– Да? Ты, конечно, узкоплечая мишень, южанин, но башка у тебя здоровая.

– Я не говорю, что Юн Хансен не умеет стрелять, но он бы не решился.

– Вот как? Я мог бы, конечно, показать вам более короткий путь, если бы ты рассказал мне об этом немного раньше…

– Я говорил это, тупой саам!

– …и на северонорвежском диалекте.

Зверь добрался до моего колена и двинулся дальше по бедру. В этот же миг до меня дошло, что он находится с внутренней стороны моих брюк.

– Тихо!

Я что, вскрикнул или шевельнулся?

– Что это был за звук?

Сейчас снаружи было совершенно тихо. Я не дышал. Дорогой Господь…

– Церковные колокола, – сказал Маттис. – Сегодня хоронят Уильяма Свартстейна.

Что, если это лемминг? Я слышал, они очень ретивые дьяволы, и сейчас зверек приближался к драгоценностям короны. Не двигаясь, я ухватил брючину и зажал ее в кулак, материя прижалась к ноге и перекрыла проход.

– Все, я уже надышался этой вонью, – сказал Йонни. – Проверим вниз по ручью. Если собак сбил с толку запах трупа, то он мог спрятаться где-нибудь там.

Я услышал звук ступающих по вереску ног. Зверь в моих штанах остановился у того места, где я перекрыл ему туннель, после чего смирился и вернулся тем же путем, каким пришел. Сразу после этого я услышал голос из хижины:

– Здесь ничего нет, только винтовка и костюм!

– Ладно, парни, уходим, пока дождь не начался.

Я подождал, как мне показалось, час, но на самом деле, наверное, минут десять. Потом выдернул нож из шкуры и выглянул наружу.

Путь свободен.

Я пополз на животе к ручью, погрузился в ледяной омут и дал воде течь по мне, очищая меня от крови, шока и гниения.

Медленно-медленно я возвращался к жизни.

«Дорогой Господь…»

Я не произносил эти слова вслух, но они были у меня в голове, когда я лежал в теле животного. Я думал их так громко, словно орал во все горло, стоя посреди улицы. И монстры отступили, как в те времена, когда я был маленьким, а они лежали под кроватью либо в коробке с игрушками или таились в шкафу.

Неужели все так просто? Надо всего-навсего помолиться?

Я сидел у хижины, курил и поглядывал на небо. Серо-стальные тучи покрывали теперь весь небосклон, а вместе с ними пришла темнота. Казалось, что у погоды поднимается температура. Удушающая влажная духота в один миг сменялась ледяными порывами ветра.

Бог. Спасение. Рай. Вечная жизнь. Заманчивая мысль, созданная специально для испуганных усталых сердец. До того заманчивая, что дед в конце концов сдался и предал разум, обратившись к надежде.

«От бесплатного не отказываются, знаешь ли», – говорил он мне, подмигивая. Как безденежный шестнадцатилетний подросток, пробирающийся на дискотеку по фальшивому билету с чужим удостоверением личности.

Я собрал то немногое, что надо было взять с собой. Одежду, обувь, костюм, винтовку и бинокль. Тучи еще не разразились дождем, но скоро наверняка польет.

Йонни вернется. Ясное дело, он не доверяет Маттису. И в отношении этого парня он, конечно, прав. Обход вокруг всего плоскогорья. Волк. Ботулизм. Он видел, как я ухожу на лодке. Похороны Уильяма Свартстейна.

Я не многое помнил из двух бесполезных лет, проведенных в университете, но помнил правоведа Уильяма Блэкстоуна[8]. В XVIII веке он находился на том же перепутье, на каком сейчас был Маттис: между правосудием и верой. Я помню о нем, потому что дедушка использовал его, Исаака Ньютона, Галилео Галилея и Сёрена Кьеркегора в качестве иллюстрации того, что даже самые светлые умы готовы поверить в христианскую чепуху, если станут воспринимать ее как возможность избежать смерти.

Это не Маттис меня сдал. Совсем наоборот, он меня спас. Так кто же связался с Йонни и сообщил, что я все-таки не уехал из Косунда?

Очередной порыв ветра словно сообщал мне, что надо поторапливаться. На западе грохотало. Да-да, сейчас я уйду. Стояла ночь. Если Йонни и парни не уехали из Косунда, то сейчас они где-то спят.

Я затушил окурок о стену хижины, взял кожаную сумку и повесил винтовку через плечо. Я шел по тропинке не оглядываясь. Только вперед. С этого момента так будет всегда. Все, что находилось позади меня, там и останется.