— Кому же вы собирались писать, мсьеМилфорд-Стоукс? А, понимаю! Когда мисс Стамп допила бы оранжад, мы сунули бы впустую бутылку письмо и отправили его в плавание по волнам, — предположилне в меру (видно, от облегчения) расшутившийся лейтенант.

Теперь все были в сборе кроме профессора идипломата.

— Мсье Свитчайлд, наверно, упаковываетсвои научные труды, а мсье русский ставит самовар, чтоб попить чайкунапоследок, — сказала Рената, заразившись веселостью лейтенанта.

Вошел русский, легок на помине. Встал удверей. Красивое личико мрачнее тучи.

— Что, мсье Фандорин, решили захватить вшлюпку свой приз? — задорно поинтересовалась Рената.

Все так и покатились со смеху, но русскийшутки (между прочим, очень остроумной) не оценил.

— Комиссар Гош, — негромко сказалон. — Если вас не затруднит, выйдите, пожалуйста, в коридор. И побыстрее.

Странно, но произнося эти слова, дипломат ниразу не заикнулся. Может, излечился благодаря нервному потрясению? Такоебывает.

Рената хотела пошутить и по этому поводу, ноприкусила язычок пожалуй, это было бы уже чересчур.

— Что за срочность? — недовольноспросил Барбос. — Еще один шептун. После, молодой человек, после. Сначалая хочу дослушать профессора. Где его черти носят?

Русский выжидательно смотрел на комиссара.Поняв, что дед заупрямился и выходить в коридор не намерен, Фандорин пожалплечами и коротко сказал:

— Профессор не придет.

Гош насупился:

— Это еще почему?

— Как не придет? — вскинуласьРената. — Да он остановился на самом интересном месте! Это простонечестно!

— Мистера Свитчайлда только чтоубили, — сухо сообщил дипломат.

— Что-что?! — взревел Барбос. —Убили?! Как убили?!

— Полагаю, хирургическимскальпелем, — с удивительным хладнокровием ответил русский. — Горлоперерезано исключительно аккуратно.

— Когда же нас все-таки выпустят наберег? — жалобно спросила мадам Клебер. — Все уже гуляют по Бомбею, амы сидим, сидим…

Шторы на окнах были задвинуты, так каквскарабкавшееся в самый зенит солнце нагрело палубу и расплавило воздух. Жарков «Виндзоре», душно, но все терпеливо сидят, ждут развязки.

Гош достал из кармашка часы — наградные, спрофилем Наполеона III и туманно ответил:

— Скоро, господа. Скоро я вас выпущу. Ноне всех.

Он-то знал, чего ждет: инспектор Джексон и еголюди ведут обыск. Орудие убийства наверняка лежит на дне океана, но моглиостаться улики. Должны были остаться. Конечно, и косвенных вроде бы достаточно,но с прямыми оно всегда солидней. Пора бы уж Джексону появиться…

«Левиафан» приплыл в Бомбей на рассвете. Совчерашнего вечера все виндзорцы сидели по своим каютам под домашним арестом. Поприбытии в порт Гош потолковал с представителями властей, сообщил о своихвыводах и попросил поддержки. Тогда-то и прислали Джексона с нарядомконстеблей. Давай, Джексон, пошевеливайся, мысленно поторопил медлительногоинспектора Гош. После бессонной ночи голова была что твой чугунок, да и печеньрасшалилась. Но настроение у комиссара было неплохое — размоталась ниточка,размоталась, родная, вон уже и кончик видать.

В половине девятого, уладив дела с местнойполицией и успев побывать на телеграфе, Гош велел собрать арестантов в«Виндзоре» — так для обыска было сподручней. Даже беременную Ренату не пожалел,хотя во время убийства она была рядом и прирезать профессора никак не могла.Вот уже четвертый час стерег комиссар своих узников. Расположился встратегическом пункте оккупировал глубокое кресло напротив клиента, а задверью, невидимые из салона, еще стояли двое полицейских при оружии.

Разговор в салоне не клеился, узники потели инервничали. Время от времени заглядывал Ренье, сочувственно кивал Ренате иснова убегал по делам. Дважды наведывался капитан, но ничего не сказал, толькообжег комиссара свирепым взглядом. Будто это папаша Гош всю кашу заварил!

Выбитым зубом зиял осиротевший стул профессораСвитчайлда. Сам индолог лежал сейчас на берегу, в мертвенной прохладебомбейского городского морга. Представив полумрак и глыбы льда, Гош почтипозавидовал покойнику. Лежит себе, все тревоги позади, размокший воротничок вшею не врезается…

Комиссар посмотрел на доктора Труффо,которому, кажется, тоже приходилось не сладко: по смуглому лицу врача струйкамистекал пот, а в ухо страдальцу не переставая шипела что-то его английскаяфурия.

— Что вы на меня смотрите, мсье! —взорвался Труффо, поймав взгляд полицейского. — Что вы все на меняуставились? Это в конце концов возмутительно! По какому праву? Я пятнадцать летверой и правдой… — Он чуть не всхлипнул. — Ну и что с того, чтоскальпелем? Мало ли кто мог это сделать!

— Так в самом деле скальпелем? —боязливо спросила мадемуазель Стамп.

Впервые за все время в салоне заговорили ослучившемся.

— Да, разрез такой чистоты дает толькоочень хороший скальпель, — сердито ответил Труффо. — Я осмотрел тело.Очевидно, кто-то обхватил Свитчайлда сзади, ладонью прикрыл рот, а другой рукойполоснул по горлу. В коридоре стена забрызгана кровью — чуть выше человеческогороста. Это оттого, что ему запрокинули голову…

— Для этого ведь не нужна особеннаясила? — спросил русский (тоже криминалист выискался). — Д-достаточновнезапности?

Доктор уныло пожал плечами:

— Не знаю, мсье. Не пробовал.

Ага, вот оно! Дверь приоткрылась, и в проемепоявилась костлявая физиономия инспектора. Он поманил Гоша пальцем, но тот ужеи сам, кряхтя, выбирался из кресла.

В коридоре комиссара поджидал приятныйсюрприз. Ах, как славно все выходило! Обстоятельно, эффектно, красиво. Хотьпрямо сейчас в суд присяжных — такие улики никакой адвокат не развалит. Ай дастарина Гюстав, любому молодому сто очков вперед даст. Да и Джексон молодчага,постарался.

В салон вернулись вчетвером: капитан, Ренье,Джексон и последним Гош. До того хорошо он себя чувствовал в этот миг, что дажепесенку замурлыкал. И печень отпустила.

— Ну вот и все, дамы и господа, —весело объявил Гош и вышел в самый центр салона. Спрятал руки за спину, слегкапокачался на каблуках. Все-таки приятно ощущать себя персоной значительной, донекоторой степени даже вершителем судеб. Путь был долгим и трудным, но онпреодолен. Осталось самое приятное.