До меня начало доходить происходящее. Это было пропагандистское мероприятие. Русские власти на нашем примере демонстрировали своему народу захваченных пленных и то, что с ними стало. Мы были военным трофеем и все смотрелись ужасно. С тех пор как нас отобрали для этого мероприятия, нам не позволяли бриться. Мы должны были выглядеть так, будто нас только что привезли с линии фронта[56]. Это был спектакль, шоу, где нам была доверена главная роль. Мы терпеливо ожидали на площади на глазах тысяч зевак, пока не прибудет последний грузовик с пленными и его пассажиры не займут свои места. Я поднял голову, чтобы попытаться увидеть полную картину. Здесь собрали огромное количество пленных, по моим прикидкам, примерно 20 тысяч человек[57]. Я заметил среди гражданских нацеленные на нас массивные фото– и кинокамеры, как будто они вместе с танками и пулеметами помогали заставлять нас держать строй.

После того как последние пленные заняли свои места, раздался сигнал к началу спектакля. Толпа осыпала нас насмешками. В ответ на хриплые голоса из громкоговорителей жители города разражались криками, махали кулаками. Я ни на что не обращал внимания, мне просто хотелось вернуться обратно в медленно ползущий вагон поезда. Про себя я смеялся над собой за то, что предпочел бы эти вагоны тому чувству дискомфорта, что испытывал в тот момент. Не могу с точностью сказать, было ли это чувство стыда, раздражения или даже злости. Думаю, что в первую очередь я ощущал себя полностью раздавленным. Я был частью команды, которой поручили выполнить свою задачу и которая с этой задачей не справилась. Мы все на той площади были проигравшими. Это я позволил своим пленителям торжествовать. Сегодня они победили, но для меня ничего еще не было кончено. Я хотел медленно доползти в этом вагоне для скота обратно в лагерь, вернуться туда и выжить!

Пока я дышу, игра не окончена!

Когда закончились речи, мы начали движение, но не обратно к нашему транспорту. Вместо этого мы выплеснулись на городские улицы. При этом соблюдался полный порядок, и по бокам от нас шагали многочисленные русские солдаты, готовые испытать свое оружие на любом, кто осмелится ступить прочь из колонн. Мы шли парадным строем через улицы Киева, это был марш 37 тысяч военнопленных. На каждом углу стояли камеры с репортерами, снимавшими мероприятие для прессы. Правительство объявило тот день выходным для своих граждан, чтобы они могли наблюдать за демонстрацией и сами быть снятыми на камеры на улицах. Я обратил внимание, что на улицах собрались в основном женщины. Сжимая кулаки, они выкрикивали что-то вроде: «Фриц, сначала мы восстановим Россию, а потом тебя ждет Сибирь!» Некоторые женщины швыряли в нас камни. Колонна пленных прошествовала через весь город. Она шла по улицам несколько часов, прежде чем нас вернули на станцию. Потом нас снова загрузили, как какие-то пожитки, обратно в вагоны, а затем поезд вернул нас в нашу тюрьму на востоке[58]. Мы были измотаны, но теснота в вагонах не позволяла нам растянуться на полу. Снова стиснутые со всех сторон, мы качались туда-сюда, пока поезд прокладывал себе путь через поля. Обратная дорога заняла всего два дня, и мы прибыли обратно в свой лагерь у города Сталино.

В ночь, когда мы вернулись, я заснул очень быстро, так как впервые за долгое время получил возможность лечь и вытянуть ноги. К сожалению, долго спать мне не дали. В 3 часа ночи меня толчками автоматного ствола разбудил офицер НКВД. Он приказал мне встать и следовать за ним. Полусонный я вышел на улицу, а за мной вплотную следовал, подталкивая меня локтем, офицер. Так мы дошли до административного корпуса. Все еще плохо соображающего, меня посадили на стул перед столом, за которым сидел другой офицер НКВД, который заявил, что у него новые вопросы ко мне. Он снова и снова спрашивал меня об одном и том же. Мне было трудно вспомнить, что я отвечал на них прежде, и спустя какое-то время я перестал задумываться над этим. В тот момент я не представлял, чего от меня пытаются добиться.

Наступил рассвет. После окончания допроса я решил, что должен буду продолжить работать на заводе, но и здесь произошли изменения. Моему другу Бруно сказали, что его не вернут вместе со мной на завод, а назначат на работы вместе с рабочей бригадой поляков. Через три дня в лагере была создана новая бригада, штрафная бригада под № 50. Туда я и должен был отправиться. Бригадой командовал еврей по имени Иуда Бринкман. Там собрались представители многих народов, многие из которых бежали из родных мест, когда туда пришли отряды СС. Бригаде не разрешалось работать за пределами лагеря, только на его территории.

Я узнал, что русский народ воспринимает чистку туалетов как самую худшую и унизительную форму наказания. Эту задачу возложили на бригаду штрафников – чистить туалеты с восхода до заката солнца. Конвоиры, назначаемые нашей бригаде, были даже хуже прочих в лагере. Было ясно, что и для них это было формой наказания. Охрана, казалось, была постоянно пьяна, и, вероятно, поэтому нам не позволялось выходить никуда за периметр лагеря. Состояние охраны давало бы любому из нас легкую возможность бежать.

Я, в отличие от русских, не считал, что этот труд унижает меня. Напротив, эта работа была гораздо легче, чем целыми днями ворочать тяжелые бомбы на заводе. И все же я задумывался о том, чего от меня добивались сотрудники НКВД. Во время одного из перерывов я спросил у назначенного старшим поляка, почему меня назначили в эту бригаду. Он ответил, что бригада была только что создана, и я показался подходящей кандидатурой на эту работу. Я воспринял это как комплимент. В конце концов, может быть, это вовсе не было для меня наказанием.

На второй рабочий день я с радостью узнал, что к нашему подразделению присоединился и мой друг Бруно. Могу себе представить, что ему пришлось проделать, чтобы заслужить назначение сюда. Через несколько дней произошли новые изменения. Бринкмана лишили должности бригадира, и на его место назначили меня. Было ясно, что мне удалось произвести на кого-то впечатление. Это породило в лагере множество сплетен. Как обычно, я предоставил каждому думать обо мне то, что ему хочется. Теперь в составе бригады было 43 человека, в том числе два немецких капеллана и немецкий же лейтенант Альбрехт фон Бирен. Я узнал, что лейтенант, как и я, ездил на том поезде в Киев.