Таким образом, экспериментальную проверку множеством циклических спадов производства и его восстановлений выдержала Марксова теория кризисов, в то время как вальрасовское положение о постоянстве общего равновесия экономики капитализма было опровергнуто реальной практикой. Тем не менее, ортодоксия держится за теорию общего равновесия, поскольку по идеологическим соображениям она жизненно необходима для оправдания капитализма. Поэтому впоследствии она получила дальнейшее развитие в экономико-математических моделях лауреатов Нобелевской премии Эрроу и Дебрю (Arrow and Debreu, 1954). С помощью ограниченного круга исходных данных, периодов времени, количества событий, товарных групп и других ограничений Эрроу и Дебрю математически доказали высокую вероятность соблюдения равновесия в условиях свободной конкуренции. Самуэльсон корректировал это доказательство «гипотезой эргодичности», которая означает «веру в исключительность долгосрочного равновесия независимо от исходных условий» (Samuelson, 1968, p. 11-12). В ответ на самуэльсонскую корректировку П. Давидсон резонно указал, что социальный мир устроен более сложно и существующие в нем связи постоянно меняются, а потому его стохастические процессы не допускают эргодичности (Davidson, 1982-3, p. 185).

Что касается экономико-математической модели Эрроу – Дебрю, то, по мнению посткейнсианских авторов, принятые в ней ограничения и допущения настолько удаляют теорию равновесия от реальности, что в итоге она оказывается не способной объяснить конкретную ситуацию. Так, Итуэлл и Мильгейт (Eatwell and Milgate, 1983) считают, что принятые в моделях допущения делают положения теории равновесия столь нереальными, что без них рассматриваемое явление не обнаруживается, а следовательно, заключают они, нет гарантий соблюдения в реальности и равновесия. «В литературе по вопросам безработицы, – пишет Итуэлл, – примеров подобных проблем – легион. Они включают: «стабильные» цены (особенно «стабильные» или даже жестко зафиксированные зарплату и/или ставки процента); институциональные барьеры эффективного функционирования механизма цен, такие, как монопольное ценообразование (со стороны фирм или отдельных групп рабочих); неэффективность, привнесенную в реальную экономику денежной системой; неспособность отдельных агентов рынка адекватно реагировать на ценовые сигналы из-за низкого доверия к этим сигналам, вытекающую из неопределенности относительно текущего или будущего состояния рынка, или из некорректных ожиданий относительно будущего изменения относительных цен, или ошибочных предположений о реальном состоянии рынка» (Eatwell, 1998, p.727).

Авторов, которые указывают на «отклонения» от предполагаемого неоклассическим анализом состояния экономики, Итуэлл называет «имперфекционистами». Он пишет: «Было бы удобно вследствие этого объединить всех авторов с мириадами аргументов подобного рода под одним общим названием «имперфекционистов» (Ibid).

Приведенные аргументы являются лишь малой частью имеющихся в западной литературе доказательств того, что опирающаяся на условия laissez faire рыночная экономика, предоставленная сама себе, не может обеспечить ее равновесное состояние, а следовательно, исключить наступление кризиса. При этом вся аргументация неоклассической ортодоксии опирается на анализ ситуации в развитых странах. В очень редких случаях плановая экономика социалистических стран была предметом объективного внимания (не говоря об анализе). Ортодоксия искала равновесие в экономике, постоянно переходившей от фазы подъема к фазе спада и обратно, причем с массовой и хронической безработицей, и в то же время она отказывала в признании равновесия экономике непрерывного роста и всеобщей занятости. В любимой системе (при капитализме) безработица объявлялась благом (добровольной), а в нелюбимой системе (при социализме) занятость людей и гарантированность заработка объявлялись пороком.

Плененные таким подходом российские реформаторы настаивают на необходимости кризисов и безработицы как целительных свойствах рынка и капитализма. Как было показано, массовая безработица стала логическим следствием осуществленной «либерализации экономики», что означало предоставление частным предпринимателям неограниченной свободы. Такая «свобода», по крайней мере в наших условиях, не развязывала хозяйственную инициативу, а вела к господству мафиозного капитала с невиданными масштабами коррупции и других форм преступности.

Подобная оценка нашей ситуации теперь редко оспаривается. Тем не менее, дальше констатации обычно не идут. Между тем из нее вытекает вывод о несоответствии принятой модели нашим нуждам. Любопытно, что, отвечая на критику по поводу того, что валютные средства остаются за рубежом и не инвестируются в экономику, российские власти оправдывались тем, что такой способ хранения средств является более надежным. Если же мы вернем деньги домой, доказывали власти, то средства могут быть разворованы. Хорош капитализм с капиталистами, желающими только одного – подкупать чиновников и с их помощью прихватывать государственное добро! Широко распространена практика, когда выделенные государством средства исчезают в пути и по назначению не доходят. Таков реальный «автоматизм» действия рыночных сил в наших условиях.

В итоге следует признать, что мы получили модель экономики, последствия которой сильно отличаются от тех, которые предсказывались неоклассической ортодоксией. Вместо обещанного ускоренного роста экономики и всеобщего благополучия населения мы увидели, что одни приобрели несметные богатства страны, другие же, наоборот, лишились даже тех прав, которые имели в прошлом, и впали в рабскую зависимость от своих работодателей при безразличии к их судьбе со стороны государства и класса предпринимателей.

Трагическая судьба поставила нас перед необходимостью поиска альтернативной экономической теории, указывающей пути выхода из нашего положения. Как было отмечено выше, на Западе такой вопрос встал задолго до российских реформ и горьких уроков нашего капитализма. Но по мере того как провалы реформ становились все более очевидными, необходимость альтернативной модели развития все громче стала стучать также в нашу дверь. При этом было ясно, что марксизм сталинско-брежневского разлива не способен предложить такую модель. Во-первых, потому, что, приспособленный к защите интересов советской бюрократии, он утратил свой научный характер и не мог быть средством решения проблем. Во-вторых, потому, что наше сегодняшнее общество принципиально отличается не только от прежнего, но во многом даже от западного капитализма. Это значит, что мы нуждаемся в обновленном теоретическом компасе и инструментарии. Не только советская модель социализма не была той, за какую она себя выдавала, но и пришедший ей на смену капитализм не оказался таким, как его рисовала неоклассическая ортодоксия.

Принятая нами на новое идейное вооружение теория страдает тем же, если не сказать большим, – догматизмом и предвзятостью, что и советский марксизм. Если марксизм идеализировал советскую реальность, то новая ортодоксия идеализирует капиталистическую реальность. Это видно из того, что с разрисованного неоклассикой ясного неба грянул на нас очередной мировой кризис, которого, по ее же теории равновесия, быть не должно. Многие другие постулаты ортодоксии, по мнению неортодоксальных экономистов, также оцениваются как несостоятельные, поскольку не имеют эмпирического подтверждения и не отвечают требованиям логического теста. К этому прибавились результаты рыночно-капиталистического эксперимента в постсоветских государствах, опровергающие постулаты неоклассической ортодоксии.