Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— В Северной Дакоте я не был, — произнес отец.
Ладонь большого полицейского так и лежала на моем плече. Оценивающий взгляд его был направлен в кухню, на усыпанный осколками тарелки линолеум.
— Это там ваш «шеви» стоит?
— Да, мой, — ответил отец. — Он у меня уже очень давно.
— И пару дней назад он тоже у вас был, верно? — спросил полицейский. Я не решался даже пошевелиться под его ладонью.
— Ну конечно, — сказал отец. И ухмыльнулся, глядя на маму, как будто вопрос этот тоже показался ему забавным. Лицо отца подрагивало, глаза бегали, губы начинали шевелиться до того, как он произносил слова. В углах рта поблескивали капельки слюны. Он облизнул губы, нижняя челюсть его дернулась. Руки, висевшие вдоль тела, покачивались, словно отец мог вот-вот выкинуть нечто неожиданное.
— Дети, вам, наверное, лучше посидеть в ваших комнатах, — сказала мама.
Бернер мгновенно встала, подхватила с пола чемоданчик и направилась к коридору. Однако большой полицейский поднял ладонь и сказал:
— Я так полагаю, им лучше здесь остаться.
Он притянул меня к себе, прижав к висевшему под пиджаком револьверу. Бернер остановилась, оглянулась на маму. Губы сестры сжались в узкую, морщинистую полоску, означавшую, что она злится.
— Делай как он говорит, — сказала мама.
Бернер чопорно возвратилась к кушетке, села и положила чемоданчик себе на колени.
Большой полицейский подошел к пианино, склонился над ним, чтобы получше рассмотреть отцовское свидетельство об отставке, портрет президента Рузвельта и метроном.
— Вы еще храните ваш летный костюм?
Полицейский сдвинул очки к кончику носа и приблизил лицо к свидетельству, чем-то его заинтересовавшему.
— Боже упаси, — ответил отец. — У меня теперь гардероб получше. Я занимаюсь продажей земельных участков и ранчо.
Зачем ему было врать и на этот счет, я понять не смог.
— Как вас зовут, юная леди? — спросил, обернувшись к Бернер, большой полицейский.
Второй по-прежнему не сводил глаз с отца.
— Бернер Парсонс, — ответила сестра. То, как прозвучали эти слова в нашем доме, содержало в себе нечто неправильное.
— Ты не ездила на днях в Северную Дакоту, Бернер? — спросил полицейский.
Она покачала головой:
— Нет.
— Не отвечай ему, — сказала страшно осерчавшая вдруг мама. Впрочем, своего места за столом она не покинула. — Это же ребенок.
— Конечно, отвечать мне ты не обязана. — Полицейский улыбнулся, глядя на отца, отчего его красные полицейские щеки стали еще толще, а брови поползли вверх. Затем подтолкнул очки назад к переносице, засунул большие пальцы рук под ремень, поддернул брюки, показав полоску белых носков над грязными галошами. Вздохнул. — Может, выйдем наружу, Бев, поговорим малость? А Бишоп будет пока развлекать всех остальных.
Он кивнул второму полицейскому, тот отступил от двери.
— Ладно, — согласился отец.
Южный выговор его теперь просто резал ухо. Он так и помахивал взад-вперед руками и озирался, словно считая себя центром общего внимания. Зрелище было не из приятных. Отец выглядел как человек, лишившийся всех надежд. Это я буду помнить всегда.
Бишоп завел руку за спину, толчком отворил сетчатую дверь. Солнце, пробивавшееся сквозь кроны деревьев, согрело наружный воздух. Капли ночного дождя сверкали на нашей лужайке. Лютеране сходились в церковь. Отец шел к двери, направляемый пузатым полицейским, положившим ему на поясницу ладонь.
— О чем будем говорить? — спросил отец, выйдя на веранду. Он провел, не отрывая глаз от своих сапог, руками по волосам.
— Ну, что-нибудь да придумаем, — ответил, выходя за ним, большой полицейский.
— Ты ничего не обязан ему говорить, — крикнула мама.
— Знаю, — ответил отец.
Второй полицейский, Бишоп, закрыл застекленную парадную дверь. Что там происходило снаружи, я видеть больше не мог; мы, четверо, остались в доме.
Мы могли провести в компании этого полицейского, Бишопа, минут десять, могли и пятнадцать. Лютеранский колокол прозвонил еще несколько раз. Потом двери церкви закрылись, в ней началась служба.
Солнце било в крышу нашего дома, в гостиной с ее неподвижным воздухом стало жарко. В обычный день мы включили бы потолочный вентилятор, но в тот никто из нас не стронулся с места. Я опустил наволочку на пол и присел на табурет у пианино. Мама неотрывно смотрела на меня, словно пытаясь внушить мне: ты должен кое-что как следует обдумать. Что именно, я не знал. Я строил догадки, пытаясь сообразить, о чем не должен был говорить отец. И думал, что полицейские скоро уедут и тогда мы сможем все обсудить. На поезд мы так и так опоздали.
Молодой полицейский стоял спиной к передней двери, засунув руки в карманы пиджака. Пожевав некоторое время резинку, он снял шляпу, вытянул из кармана белый носовой платок, отер лоб. Волосы у него были короткие, светлые почти до белизны, без шляпы он выглядел моложе, чем в ней. Я решил, что ему лет тридцать, хотя определять возраст людей совсем не умел. Его волосы, широкое лицо и узкие глаза как-то не сочетались, но для полицейского это казалось естественным. Похожий на него мальчик, пожалуй, мог бы прийтись Бернер по вкусу. Во взгляде Бишопа присутствовало, как и у Руди, нечто диковатое.
— Ты в школе учишься? — спросил он у меня.
Мама продолжала молча смотреть в мою сторону.
Я не понимал, чего она от меня ждет — каких-то действий или, напротив, бездействия. Тепло одетая Бернер нетерпеливо поерзывала. Она поставила чемоданчик на пол, вздохнула протяжно и шумно, показывая, как ей все надоело.
— Да, — ответил я.
Он вытер глаза носовым платком, спрятал его во внутренний карман пиджака, вернул шляпу на голову. Теперь он и в шляпе выглядел слишком молодым.
— В «Мериуэзер-Льюисе», — прибавил я.
— В старшей средней? — Похоже, я его удивил. — По виду тебе столько не дашь.
Я перевел взгляд на маму, совершенно не понимая, что происходит в ее голове.
— Пятнадцать лет назад и я в ней учился, — продолжал Бишоп. — А сейчас у меня у самого детишки. — Он повернулся к маме, спросил: — У вас много знакомых в Грейт-Фолсе?
Мама посмотрела на него и сразу опустила глаза к своим лежавшим на столе рукам. Потом вдруг взглянула в окно, за которым ей были, наверное, видны наш отец и первый полицейский.
— Эти детишки, они ваши собственные? — поинтересовался Бишоп, не получив ответа на первый вопрос. Прислонившись к дверной ручке, он смотрел на маму и, судя по его лицу, находил в ее облике что-то странное, — возможно, оно там и присутствовало.