Многим ученым прошлого столетия казалось, что вся изумительная сложность поведения европейских кроманьонцев будто бы материализовалась из ниоткуда, ведь предшественников ее нигде не было. Еще в 1980-х и 1990-х многие, включая и меня, серьезно рассматривали гипотезу о внезапном появлении всего ансамбля современных черт, и физических, и поведенческих, причем было неясно, образовались они одновременно или сформировались с промежутком в 100 тысяч лет. Тем временем, опираясь на новый материал, набирала обороты африканская гипотеза происхождения современного человека, и тогда, в представлении археологов, предположительное место “человеческой революции” переехало в Африку. Время “революции” тоже пришлось пересмотреть в связи с новыми датировками: оно отодвинулось назад, в начало африканского позднего каменного века, на отметку 45 тысяч лет. На сегодняшний день немногие поддерживают эту концепцию, хотя тут следует упомянуть мнение археолога Ричарда Клейна. Он считает, что примерно 50 тысяч лет назад из-за определенных мутаций мозг ранних современных людей стал эффективнее: повысился интеллект, появилась речь. Эти изменения, в свою очередь, должны были открыть дорогу дальнейшим поведенческим трансформациям и новшествам. За счет эффекта обратной связи быстро пошел процесс становления тех свойств, которые в итоге сложились в комплекс “поведенческой современности”, или “современного поведения”. В результате современный человек смог успешно расселяться за пределы Африки – экспортируя и новое поведение, – а затем и заместить местное архаичное население, в частности неандертальцев. Таким образом, морфологическая эволюция отъединялась от поведенческой, потому что “современная морфология” сформировалась прежде “современного поведения”.

Тем, кто считает, что перестройка скелета происходила вследствие поведенческих сдвигов, такая позиция кажется контринтуитивной. По их мнению, с использованием сложных орудий можно отказаться от массивного тела, какое было у наших предков, и начать формировать новое. И если это так, то перестройка поведенческих паттернов должна предвосхитить перестройку физических, а не наоборот – именно поведение виделось движущей силой человеческой эволюции. Тем не менее размышления Клейна основываются на том, что ископаемые остатки человека с “современной” морфологией 100-тысячелетней давности (например, Клезис в Африке, Схул или Кафзех в Израиле) соотносятся с артефактами среднего палеолита, во многом похожими на неандертальские. По Клейну, в тех древнейших образцах никак не просматривается большинство признаков современного поведения (как мы увидим ниже, клейновскую аргументацию сейчас критикуют все более и более серьезно). Клейн считает, что после 50 тысяч лет назад строение человека, в сущности, перестало меняться, а вот культурные изменения с того момента стали набирать темпы, причем экспоненциально.

Мозг достиг современного размера примерно 200 тысяч лет назад, а у ранних современных людей и у поздних неандертальцев он был даже больше, чем в среднем у сегодняшнего человека (при этом необходимо помнить, что и тело у них было крупнее и мощнее). Поэтому, по рассуждениям Клейна, если 50 тысяч лет назад мозг изменился, то изменения касались не размера, а его организации, что невозможно отследить по окаменелостям. В этом смысле мы можем надеяться лишь на расшифровку ДНК современных людей и неандертальцев: по данным ДНК когда-нибудь, наверное, мы сможем понять, как функционировали некоторые части мозга у нас и у них. Правда, не приходится слишком рассчитывать на хороший образец ДНК наших африканских предков для подобного исследования.

Существует и другое представление о “человеческой революции” – как о процессе постепенном. Его придерживается, в частности, Пол Мелларс, он был активным участником дебатов на конференции 1987 года и, кстати, вместе со мной входил в ее организационный комитет. Основываясь на находках из пещер Южной Африки, он считает период 80–60 тысяч лет назад временем ускоренного развития: появились новые технологии получения тонких отщепов для каменных лезвий, появились специальные инструменты, скребки и резцы, которые, скорее всего, использовали для обработки шкур и костей, вошли в употребление составные орудия из мелких каменных сколов, прикрепленных к деревянным или костяным рукояткам, люди научились придавать точную форму сложноустроенным листообразным остроконечникам, делать весьма непростые костяные орудия, собирали низки бус и браслетов из ракушек с проделанными дырочками; о начале изобразительного искусства говорит вырезанный геометрический орнамент на красной охре (природный оксид железа); в пещерах жили дольше и делили пространство на специальные функциональные области; изменился способ питания, например, меню пополнилось морской рыбой и моллюсками; также, возможно, стали применять выжигание подлеска, чтобы стимулировать рост съедобных клубней. Мелларс полагал, что за технологическими новшествами стоял сдвиг в нейронных сетях от архаичного состояния к современному. Вкупе с климатическими флуктуациями этот сдвиг и привел к важнейшим культурным трансформациям. Вероятно, не последнюю роль в этом процессе сыграло извержение вулкана Тоба 73 тысячи лет назад.

Схема рассуждений, в которой “человеческая революция” следует за осовремениванием поведения (по версии Клейна это происходило 50 тысяч лет назад, а по версии Мелларса – 80–60 тысяч лет назад), подвергается серьезной критике. Археологи, и в их числе Салли Макбрирти и Элисон Брукс, видят в этих формулировках уклон в евроцентризм, даже несмотря на то, что местом зарождения “человеческой революции” признали Африку. Ведь если мы сосредотачиваемся на переходе от среднего палеолита к верхнему в Европе и Африке и соответствующих культурных изменениях, то рискуем упустить из виду богатство и значение археологической летописи африканского среднего каменного века, который предшествовал предполагаемому времени революции по крайней мере на 100 тысяч лет. По мнению этих археологов, продвинутые приемы производства, такие как расширение охотничьей территории, целенаправленная охота, рыболовство и добыча моллюсков, обмен на дальних расстояниях, использование красок в символических целях, уже нашли широкое применение в деятельности людей среднего каменного века по всей Африке в период 250–100 тысяч лет назад. На основании этих фактов можно предположить, что поведение людей начало складываться в знакомый нам современный ансамбль еще в Африке, а уж затем, значительно позже, он вместе с переселенцами распространился по всему миру.

Таким образом, получается, что формирование нашего вида, и морфологическое, и поведенческое, связано с развитием технологий в течение среднего каменного века, а не с более поздними изменениями в конце этой эпохи. И если передвинуть все важные изменения ближе ко времени африканского исхода, то, как замечают Макбрирти и Брукс, получается, что именно они определили успех миграции и последующее процветание переселенцев, а оставшиеся в Африке оказались на задворках культурной жизни. Относительно самой идеи “человеческой революции” Макбрирти выразилась в том смысле, что