Но зачем Хью Ферну убивать себя? Если на то была серьезная и тайная причина (долг, болезнь, отчаяние), почему он выбрал настолько необычное для этого время и место – середина спектакля во дворе таверны? Почему не свести счеты с жизнью в уюте собственного дома на Хедингтон-хилл? И он был доктором. Если он точно знал, куда лучше направить кинжал, то ему, безусловно, – с его-то знанием трав и ядов – были известны и менее болезненные способы расстаться с жизнью.

Еще я подумал о последних словах, что он сказал мне. О том, как он мог бы увлечься игрой. Как он собирался поставить припарку мне на ногу. Едва ли это был разговор человека, бывшего в пяти минутах от самоубийства.

Поэтому дело не в том, что он не мог убить себя, а скорее в том (как я был уверен), что он этого не делал.

Однако какова альтернатива?

Вот человек, которого видели входившим в маленькую комнатку. Я сам видел, как он входил туда. Одежда священника, кромка волос вокруг лысеющей макушки. Я был уверен настолько, насколько вообще можно быть уверенным, что это был Ферн. А потом – вот его тело, лежащее внутри той же самой запертой комнаты. В самом деле, я сам нашел и достал ключ из дыры, проделанной Пирманом в деревянной двери, а затем отпер дверь снаружи. Другого входа или выхода в комнате не было, не считая зарешеченного отверстия, через которое могла проскользнуть разве что кошка.

И все же я не был убежден.

Вопрос «Что здесь произошло?» оставался без ответа.

Что же касается человека, задавшего этот вопрос, хорошо одетого типа, так уверенно извлекшего кинжал из трупа, – он, как выяснилось, был еще одним местным лекарем и важной птицей. Звали его доктор Ральф Бодкин, а жил и практиковал он в западной части города, возле Замка. Судя по его платью и обращению, он, очевидно, был преуспевающим членом общины, как и Хью Ферн.

На самом деле доктор Бодкин вместе с Вильямом Сэдлером был в числе наших зрителей в этот роковой полдень. Они сидели в галерее. Помню, что я упомянул при них обоих, что труппа запланировала спектакль на этот самый день. Может быть, это зажгло у них идею пойти и посмотреть пьесу вместе.

И все-таки какой-нибудь мнительный ум может учуять здесь заговор – или хотя бы неестественное совпадение. Что делал Сэдлер в «Золотом кресте»? И зачем состоятельному врачу мешаться с простым людом, даже если и сидел он на более дорогом месте в галерее? Однако в их присутствии не было ничего необычного. Вильям Сэдлер захотел посетить представление из любопытства и, возможно, легкого тщеславия, ибо в этой истории именно он послужил прообразом Ромео – если не по его мнению, то по мнению Хью Ферна. Ральф Бодкин сопровождал его, потому что в свое время он был воспитателем Вильяма, как я решил, а теперь оставался для него кем-то вроде наставника. А предположение, что человек, подобный доктору Бодкину, занимает слишком высокое положение, чтобы посетить публичное представление, противоречит всему нашему опыту в «Глобусе», где мы имели удовольствие наблюдать причудливую смесь богатых, уважаемых, нерадивых и откровенно бесчестных.

Ну и если по-настоящему мнительный ум считает, что появление Бодкина сразу после обнаружения тела было слишком своевременным, слишком уместным, то и это легко объясняется.

Вместе с большей частью публики Вильям Сэдлер и Ральф Бодкин покинули «Золотой крест» в конце представления, совершенно не подозревая о драме за кулисами. Они прошли уже добрую часть пути к церкви Св. Эббе, когда их остановил гонец, посланный за коронером и возвращавшийся с пустыми руками. Этот запыхавшийся субъект, слуга по имени Перси, признал в докторе Бодкине равного специалиста и, возможно перепутав, выложил ему свое послание: что коронер уже занят другим покойником – не сможет прийти в «Золотой крест» раньше чем через несколько часов – и что тело тем временем надлежит сохранить в неприкосновенности. «Что за покойник?» – спросил Бодкин. «Который, первый или второй?» – сказал Перси. «Тот, что в "Золотом кресте"» – ответил Бодкин. «Ах, этот», – сказал Перси. «Да, этот, – сказал Бодкин. – Кто он?» «Я не знаю», – ответил Перси и помчался к церкви Св. Мартина и Корнмаркет.

(Позже я слышал, что покойник – тот, первый, – который уже занимал внимание коронера, был некто, выуженный из реки Исиды в тот же день несколько раньше. Рыбак, видимо. Тогда я сразу же выкинул его из головы, настолько взбудоражены мы все были смертью Хью Ферна.)

Так что доктор Бодкин развернулся и зашагал обратно к постоялому двору. Он пришел туда вскоре после слуги. Вильям Сэдлер, рассудив, что все, что бы ни произошло, не имеет к нему ни малейшего отношения, не был достаточно заинтересован трупом в таверне и решил отправиться по своим делам. Только потом он выяснил, что означенный труп принадлежит Хью Ферну, старому другу Константов и Сэдлеров.

Эту часть истории я услышал от самого Сэдлера. В должное время я объясню, каким образом мне довелось задавать ему вопросы о событиях, окружавших смерть Ферна.

– Все же, хотя вы и не знали о смерти доктора Ферна, – спросил я, – разве вы не заметили, что он больше не играет монаха?

– Я заметил, что голос его изменился, – ответил Сэдлер. – И потом я пригляделся к фигуре в рясе и понял, что это другой человек. Кажется, я удивился, почему Ферн больше не играет. Его-то я сразу узнал в его костюме. Он постоянно поглядывал на зрителей.

Я не стал говорить, что неопытные актеры часто так поступают, настолько они взволнованы тем, что находятся на всеобщем обозрении.

– Вот так, я заметил, что его роль взял кто-то другой. Но я подумал, может, у вас, профессиональных актеров, так принято. Менять лошадей на переправе.

– Обычно нет, – сухо ответил я.

– Я вам, впрочем, кое-что скажу, Николас. Тот парень, что играл брата Лоренцо, – во второй половине, я хочу сказать, – он не был так уж хорош. Вот!

– Вы говорите о Вильяме Шекспире.

– Все равно, играл он не ахти как.

– Он не ожидал, что ему придется играть, или, во всяком случае, играть тогда, – возразил я, спрашивая себя, зачем я так стараюсь защитить Шекспира, и сознавая, что мои попытки его оправдать все равно выглядят очень бледно.

– Лучше ему заниматься сочинительством. Этот ваш Бербедж был неплох в роли Ромео. Очень бодр, однако.

– Вы видели свою суженую на представлении?

– Мою… а, вы о Саре. Да, она была там вместе со Сьюзен. И с этой фурией кормилицей, госпожой Рут. Они сидели в галерее напротив.

– Вы разговаривали?

– Разговаривали? Мы помахали друг другу.

Это не очень походило на поведение в духе Ромео и Джульетты – двое влюбленных, чинно машущих друг другу с противоположных концов двора таверны. Никаких тебе ударов молнии. И все же я едва ли мог набраться смелости и спросить Вильяма прямо, чувствовал ли он страсть по отношению к Саре Констант. В ее чувствах, впрочем, у меня было мало сомнений. Я помнил улыбку, осветившую ее лицо на Броуд-стрит.