Тихий снова вернулся домой. Но ему было не до сна. Он был встревожен. Что значит этот таинственный зов?.. Сон прошел. Спиридон при слабом свете зажженной им сальной свечи углубился в чтение Евангелия. Прошло несколько минут, как вновь раздался нетерпеливый и властный голос:

– Что ты медлишь? Иди, пока не поздно!

Снова в ужасе вскочил с места Тихий и выбежал из клети.

– Пусть рассердится отец протопоп. Ударю в колокол. Чего глазеть на звезды!

Спиридон поднялся на колокольню и взялся за веревку. В эту минуту взгляд его упал вниз, и веревка выскользнула из его рук. От удивления и ужаса он на несколько мгновений словно обратился в камень.

Он увидел, что у паперти собора стоят тройки, и какие-то люди с фонарями и свечами входят и выходят из церкви. Некоторые отъехали к монастырскому крылу, где помещалась келья бывшей правительницы Софьи, ныне инокини Сусанны.

«Злые люди! Тати!» – мелькнуло в голове Спиридона. – «А может, мятежники за Софьей прибыли?»

Не помня себя, схватил он веревку большого колокола, изо всей силы потянул и отпустил ее. Мощный звук ухнул в тихом ночном воздухе. За ним другой, третий.

Никогда Спиридонов не звонил так. Обыкновенно его звон был плавный, торжественный, и его любили в монастыре. Теперь же удары беспорядочно следовали один за другим, тревожные, торопливые. Это был не величественный призыв на молитву, а бурный, отчаянный зов, глашатай бедствия, жуткий набат. Далеко, по всему безграничному Девичьему полю, за Москву-реку полетели тревожные призывы монастырского набата.

Замеченные Спиридоном у собора люди словно встрепенулись, заметались, бросились к тройкам. Изо всех сторожек выбегали сторожа; в окнах келий замигали огоньки.

Тройки и чужие люди были замечены. Раздались крики, свист, гиканье. Незнакомцы вскочили на свои тройки и в задние ворота вылетели на Москву-реку.

Весь монастырь пришел в волнение и ужас, тем более что мужчин в обители было немного. По отданному приказу заперли все ворота, и решено было никого до рассвета ни под каким видом не впускать.

Скорбное зрелище представилось глазам вошедших в собор. Двери были сломаны. Серебряные подсвечники и лампады валялись на разостланном на полу церковном парчовом покрове. С образов были сорваны драгоценные ризы и смятые, изломанные валялись тут же.

Но ночные тати не успели ничего увезти с собой. Еще несколько минут, и они увезли бы свою добычу. Уже наготове на паперти лежали узлы с церковными облачениями.

Почему? Кто поднял тревогу? Кто спас священные сокровища?

Эти вопросы были у всех на устах.

Скоро узнали о чудном видении пономаря Тихого.

Он с умилением рассказал и игуменье, и протопопу о дивном гласе, трижды воззвавшем к нему…

3

Молодой царь Петр Алексеевич пировал у князя Ромодановского в его новом доме, что на Пречистенке. Царь сердечно любил старого князя и не забывал, что благодаря ему был подавлен первый стрелецкий бунт. Был тут и Шеин, что с Преображенским и Семеновским полками близ Воскресенского монастыря на реке Истре разбил стрелецкие взбунтовавшиеся полки, шедшие на Москву. Был также ближайший друг и любимец царя, Алексашка Меншиков, и много еще молодых людей, представителей знатных родов, на которых молодой царь возлагал надежды, как на помощников в будущих трудах по преобразованиям государства.

Царь был весел. После последнего, кровавого усмирения стрелецкого бунта и уничтожения навсегда стрелецкого войска он думал, что сломил последний угрожающий оплот старой Руси. Царица Евдокия Федоровна, первая супруга царя, приверженная к старому порядку, была пострижена в Суздальский монастырь под именем Елены. Неукротимая сестра Софья тоже пострижена – в Новодевичьем монастыре.

Враги уничтожены. Путь расчищен, и молодой царь весь кипел и горел жаждой деятельности.

– Да, путь велик, – произнес Петр, – я уготовил его… Да шествует новая Русь по этому пути. Пусть не увижу я плодов, посеянных мною. Я подобен арабу, что посеял финиковую косточку. Он не дождется плодов при жизни, ибо косточка финика произрастает через сто лет. Но благословят поздние потомки труды его, отдыхая в зной полдневный под тенью пальмы и вкушая плоды его во время жажды и голода.

– Прав ты, государь, – промолвил захмелевший Ромодановский, – но много еще борьбы предстоит…

– Мы победим, Петр Алексеевич! – воскликнул Меншиков.

– Да, мы победим, – сверкая глазами, сказал Петр, – мы победим и раздавим гадов, что шипят на нас…

И вдруг в тишине ночи раздался тяжелый удар колокола.

– В Новодевичьем, – произнес Шереметев.

– Ах, мы, басурманы, – засмеялся царь, – ведь это благовестят к утрени.

Он перекрестился.

Но не успел он кончить крестного знамения, как послышался второй, третий удар – беспорядочные, нестройные, оглушающие…

Судорога прошла по лицу царя. Гости встали бледные, встревоженные…

– Это набат! – воскликнул отрезвившийся Ромодановский.

– В Новодевичьем… Царевна Софья… – проговорил Меншиков.

– Она, опять она! – громовым голосом закричал царь. Частые судороги забегали по его лицу. – Туда, в монастырь, скорей, – продолжал он. – Данилыч, зови караул, – обратился он к Меншикову. – Князь, скорей сани!

Меншиков и Ромодановский бросились вон. Через несколько минут вереница саней уже неслась через Москву-реку. С заряженными ружьями беглым шагом следовала за ними рота Преображенского полка.

Между тем, с большой колокольни Новодевичьего монастыря все лился и лился беспорядочный, гулкий набат и разносился по спящей Москве… То неустанно работал, побужденный таинственным гласом, пономарь Тихий.

4

Отчаянные призывы колокола смолкли. Испуганное население монастыря толпилось у оскверненного храма. Все были напуганы. И не зная, кто были ночные разбойники, и сколько их, и какая еще была их цель, кроме ограбления храма, все были охвачены ужасом при мысли о гневе страшного царя, когда он узнает, как небрежно охраняется обитель, где заключен его злейший враг – сестра.

И когда бешеные удары потрясли ворота, все сразу примолкли и сгрудились в тесную толпу.

Старый протопоп с крестом в руке неподвижно, как изваяние, стоял на паперти собора. Испуганные сторожа не смели подойти к воротам. Удары учащались. Слышались требования открыть ворота, сопровождавшиеся бранными словами. Вот наверху ворот показалась чья-то стройная фигура. Мгновение – и неизвестный, повиснув на руках, ловко и легко спрыгнул на монастырский двор.

Это был Меншиков. В ту минуту раздался его властный голос.

– Эй, вы! – кричал и ругался он. – Открывайте! Царь у ворот!

Для тихой обители приезд грозного царя был также страшен, как и неожиданное нападение. Но противиться не смели, и ворота широко распахнулись перед неожиданным гостем.