В Москве 30 сентября 1696 года произошло торжественное вступление победителей в город. Но не прошло после этого и месяца, как царь собрал на совет бояр и объявил им, что надо переселить в Азов три тысячи русских семей и отправить для защиты крепости флот, чтобы оградить юг России от турецкого нападения. На созванное еще через две недели собрание были приглашены и иностранцы. Было решено «корабли сделать со всей готовностью, и с пушками, и с мелким ружьем, как им быть в войне, к 1698 году или прежде, а делать их так: св. патриарху и властям, и монастырям с 8000 крестьянских дворов – корабль. С бояр и со всех чинов служилых людей с 1000 крестьянских дворов – корабль. Гостям и гостиной сотне черных сотен и слобод[6], беломесцам[7] и городам… сделать двенадцать кораблей со всеми припасами».

Тотчас землевладельцы стали составлять «кумпанства» (компании) для постройки кораблей. Правительство вызвало в достаточном количестве иностранных корабельных мастеров.

Петра сильно тяготило, что для всякого нового дела необходимо было вызывать иностранцев. Поэтому он отправил за границу учиться пятьдесят молодых дворян. «Началось новое в России дело, – писал Петр, – строение великим иждивением кораблей, галер и прочих судов. И дабы то вечно утвердилось в России, умыслил государь искусство дела того ввесть в народ свой, и того ради многое число благородных послал в Голландию и иные государства учиться архитектуры и управления корабельного».

Царь и сам, в числе свиты богатого посольства, под именем дворянина Петра Михайлова отправился в иностранные государства учиться.

Прошло около двух лет. Петр вернулся из иноземных краев и тотчас отправился на воронежскую верфь осматривать выстроенные корабли. Он сам вывел флот в Азовское море. Иностранцы не хотели верить, что в такой короткий срок на степной реке русские создали целый флот. Турки же пришли в ужас.

Спуск Измайловского ботика на воду в присутствии Петра I. Река Яуза в Преображенском

Петр Великий в Архангельске

Петр отправил на сорокашестипушечном корабле своего посла в Константинополь требовать у султана уступки нескольких городов на Черном море. Перепуганный султан боялся и думать о сопротивлении.

Сильный флот теперь защищал южные границы России, берега Черного и Азовского морей. Теперь Петр решил, что настало время отнять у шведов берега Балтийского флота, прорубить здесь окно в Европу. Решение царя не осталось лишь мечтой – через три года при устье Невы уже строился Санкт-Питер-Бурх.

Н. Черепнин

1

Случилось это в 1694 году. В праздничный весенний день на московской площади раздалось вдруг грозное «слово и дело». Это кричал пьяненький, еле державшийся на ногах мужичонка Емельян Иванов, которого стрельцы довольно бесцеремонно тащили на съезжую, для надлежащего допроса. Народ с перепугу шарахнулся в разные стороны. Государево «слово и дело» было в те времена страшным окриком, и означало оно, что объявивший его знает какую-нибудь важную тайну, государственное преступление или, вообще, что-нибудь весьма серьезное, и поэтому никому не хотелось попасть в свидетели, а то еще, чего доброго, и в застенок.

Между тем объявивший «слово и дело» мужичонка, несмотря на хмель, и сам, по-видимому, струхнул своей дерзости и попытался было юркнуть от своих конвойных в переулок. Но не тут-то было, они еще крепче держали его после оклика и теперь уже с великим бережением вели в приказ.

– Сказывай, какое государево «слово и дело» ты ведаешь, – допрашивал его заведовавший приказом боярин князь Троекуров.

Проспавшийся Емельян, сознавая всю безрассудность своего поступка, стоял ни жив, ни мертв, безнадежно почесывая затылок.

– Ну, что же? Аль язык отнялся? Так я иначе заставлю тебя говорить, – пригрозил князь.

Холодный пот выступил у бедняги. Он напрягал ум, придумывая, как бы выпутаться из беды и избегнуть грозившей пытки.

Боярин, между тем, нетерпеливо играл свежеочиненным гусиным пером. Мужичонка робко взглянул на его насупленные брови, на густую окладистую бороду, на гусиное перо и вдруг ободрился.

– Батюшка князь, – заговорил он, – дошел я своим холопским умом до премудрости великой. Придумал я, как можно летать по небу наподобие птицы.

– Сказывай, послушаем, – отозвался заинтересованный боярин.

– А придумал я так, – продолжал осмелевший уже Емельян, – смастерю себе крылья слюдяные, наподобие гусиных, прикреплю их к спине поясами ременными и поднимусь на воздух, аки птица небесная.

– Ой ли? – усомнился боярин.

– Истинно так. А потому бью челом о государевом жаловании, было бы мне на что, холопу, те слюдяные крылья смастерить.

– Ладно, ужо поглядим, – отозвался уже ласковее боярин. – Может, и пожалует тебе что-нибудь по милости своей великий государь. А только, коли ежели ты пустые слова теперь говоришь, – гляди…

И боярин выразительно погрозил пальцем.

2

Мысль о летании по поднебесью «на манер журавлиный» давно уже занимала Емельяна. Подолгу заглядывался он на реющих в вышине неба птиц, на плавный лет журавлей и нехитро, казалось ему, смастерить снаряд вроде птичьих крыльев. А тут еще немец-басурман, что в слободе мастерил, расхваливая свою сторону, про разные диковинки заморские рассказывал, да хвалился, что у них люди куда смекалистее, до всего доходят, и не только по воде плавают, а и по воздуху летать скоро станут. Обиделся тогда еще Емельян, слушая басурманские речи, изругал немца нехристем. А после и призадумался: а что, коли немец не врет? За морем, гляди, и впрямь до каких только диковинок не додумываются. Емельян-то, хоть и мужик серый, и видывать кое-что и ему приходилось. Вот взять хотя бы огни потешные. У нас, небось, до таких диковинок не додумались, а все это от немцев из-за моря идет. Беда только, что расспросить про все это некого. Поди-ка, спроси – можно ли по поднебесью летать? – либо на смех подымут, либо, что еще хуже, колдуном объявят. Ну и тогда тоже несладко придется. А кабы кто хоть чуточку подсказать мог, тогда особь статья была бы. Он-то ведь тоже кой-что по мастерству смыслит, да и понятливостью его Бог, кажись, не обидел.

Но теперь, после беседы с боярином, крепко призадумался Емельян. Экую напасть он на себя накликал. Как он только из этой беды вывернется? И нужно же было ему проболтаться.

– Бес, видно, попутал, – вздыхал бедняга. – Никто, как он, окаянный. Нечего ему, нечистому, делать, вот и смущает христианские души. Шутка ли сказать – на воздух подняться! А поди-ка откажись теперь от своих слов – вздернут на дыбу, как пить дать. Эх ты, доля моя бесталанная.