– Так что у вас случи… – начал было Тим, но увидев раненый взгляд друга, осекся. – Проехали. Случилось и случилось. Давай я лучше тебе ссадины обработаю.

Эдэр молча кивнул. Потом помог Тиму собрать раскиданные на полкомнаты вещи со стеллажа, думая о том, что жрецы, наверное, правы: женщины – взбалмошные существа, от выбреков которых рушатся миры. Эдэр чувствовал себя так, будто его личный конец света только что наступил. Хотелось не помогать другу, а раздербанить тут все в мелкую крошку.

Тим делал вид, что не видит ни сжатых до побелевших костяшек кулаков, ни вспученных вен на руках, ни ходящих ходуном желваков на скулах Эда. Тим понимал, что с другом случилась беда. Да, беда. Проникнуться чувствами к женщине – это настоящая беда, кара духов за неповиновение. Их мучительная, извращенная месть.

«Что пошло не так? – думал Эдэр. – Может, надо было поаккуратней с ней?»

Он ведь был у нее первым. И даже удивился, обнаружив это. Нетронутых девушек в наложницы продавали редко. Кто знает, возможно, девицы из кланов сами кидались на своих соплеменников, чтобы не отдавать девичество будущему хозяину? Ни тихоня Мадара, ни распущенная Танита девицами не были. Тем более таких не встретишь в общем доме.

«Они же все нас боятся. И чумашка боялась», – вспоминал глосс. А теперь ненавидит его. Сама сказала. И от этого огромному воину становилось так больно, что дыхание перехватывало. Морду бы набил себе за то, что так раскис. В очередной раз ответив невпопад Тиму, Эдэр вспыхнул, злой на себя, и решительно поднялся.

– Пойду. Дела есть. Вернусь к ночи. Будь готов.

– Хорошо, – кивнул Тим. – Ты держись, давай.

– Все нормально, – бросил на выходе Эдэр и, заправляя на ходу рубаху в штаны, направился к мегаполису.

* * *

Город готовился к празднику Духа Огня: народ шумел и суетился. На перекрестках активисты устанавливали на высоких кольях деревянные колеса с травяными венками. Те за пару дней должны были под солнцем высохнуть, чтобы потом красиво разгореться во время ночного шествия, озаряя дорогу искрами. В железные высокие корзины, что с конца света так и торчали вдоль улиц, мальчишки напихивали снопы трав с пригородных пролесков. Их тоже потом зажгут, но не так, чтобы пылали кострами, а чтобы едва горели, распуская по мегаполису аромат чабреца и душицы, шалфея и мяты.

Духу Огня нравится, когда много пламени и дыма. Считалось, что если ублажить его как следует в праздник, он меньше заберет потом пожарами, лихорадками и засухой. Старики говорили, что раньше в это время года вовсю горели торфяники, а с ними полыхали целые поселения и леса. Все потому, что люди забывали кланяться повелителю жаркой стихии, посчитав себя царями природы. Теперь то ли торфяники сошли на нет, то ли Дух был доволен, но пожары стали редкостью.

Тут и там мужики ставили мангалы всех мастей и размеров, складывали дрова рядом – тоже, чтоб прокалились под знойным июльским солнцем.

В Глосском Дикторате каждый сезон года люди посвящали какому-то повелителю стихии, воздавая всем почестей поровну, чтобы ни один из Духов не разгневался и не был обижен невниманием. Жрецы утверждали, что Сила переходит с сезонами от Духа к Духу, наделяя одного из них бо́льшими полномочиями. Так, летом почитали особо Духа Огня, боясь пожаров, извержений вулкана и изнуряющего зноя; осенью – Духа Воды, чтобы не залил дождями до потопа, но и дал воды в меру, да такой, которую можно пить, ведь по-разному бывало с конца света; зимой – Духа Ветра, боясь вихрей и ураганов, скручивающихся в воронки, ломающих деревья, подхватывающих в воздух людей и скотину, будто пушинки, задабривая, чтобы подсушивал раскисшую от ливней землю и разгонял туманы; весной – Духа Земли, чтобы больше не вздымал дыбом земной покров, превращая равнины в горы, пожирая в разломах живых существ, чтоб принимал семена растений в свои недра для будущего урожая. Воздавали должное и духам леса и степей, духам пещер и разломов. Но те считались помладше рангом, и празднеств, подобных этому, для них не закатывали.

В день, посвященный Духу, когда вся жизнь и мысли жителей Диктората должны были быть подчинены размышлениям о нем, о его Силе и дарах, глоссы не брали в рот ни крошки до заката. А с заходом солнца никто не ел дома. Все ублажали властителя стихии сочным ароматом шашлыка и запахом дыма. Каждый чистил до блеска решетки и шампуры, мариновал мясо, кур, дичь, овощи по собственному рецепту, чтобы потом удивить соседа и угостить прохожего. Складывали люди отдельно горсти монет и лучшее из одежды, чтобы отдать в жертву Огню, попросив богатства и здоровья, горсти зерна – выпрашивая не спалить солнцем урожай, фигурки из соломы – моля о потомстве.

Эдэр шел по улицам и отвечал на приветствия ежесекундно. От ощущения, что здесь он нужен, что это его город, где все привычно и объяснимо, где все подчиняется строгому порядку, стало спокойнее.

«Так и следует жить, – подумал Эдэр. – Без идиотских волнений. В мужском, понятном, логичном мире».

Площадь у стадиона старательно мела целая дюжина дворников. Мастера сколачивали огромный деревянный факел по центру. Сюда к ночи завтра, исполнив свои домашние ритуалы, стечется весь мегаполис для ритуала общего, грандиозного, сопровождающегося играми и зрелищами. Все кланы будут славить и задабривать Духа, обратив лица на запад, вслед ушедшему солнцу.

Эдэр заглянул в участок, и на сердце совсем отлегло. Ребята тренировались. Нормально, привычно, с громкими выкриками и лязгом мечей.

– Хэйдо! – вновь чувствуя силу, крикнул он своим.

– Хэй, шеф! – ответил ему дружный хор.

«Главное не впускать женщин в мир мужчин. И все будет хорошо», – решил начальник стражи.

– Шеф, минута есть? – остановил его у входа в здание Ляпис.

– Да, рассказывай.

– Посоветоваться хотел. Пацан мой, Тоха, по-прежнему к матери в Общий дом бегает. Я его уже отлупил один раз, но ему по барабану. Вот сейчас обыскался, наверняка опять туда побежал.

– Нечего пацану там делать, – нахмурился Эдэр.

– И я говорю, – топтался в смятении Ляпис. – А он упрямый: мама, говорит, там. Я, типа, мать не брошу.

– Я предупреждал, что он дерзкий.

– Да я не жалуюсь, – поспешил вставить Ляпис. – Просто, шеф, я вот чего выяснил: к бабам из Общего дома не только мой Тоха бегает. Стражи на Общий дом давно внимания не обращали, а пацанвы туда чуть ли не с полсотни ходит. Может, даже больше. И все типа «к мамам». Развели, понимаешь…

– Нарушение закона.

– Прямое, – подтвердил Ляпис. – Только вы, шеф, если можно, моего Тоху виноватым прилюдно не выставляйте. Если мамашу не считать, во всем хороший мальчишка. Я как-то сразу прикипел к нему.

– Не детей надо приструнить, а шлюх, – угрожающе заметил начальник стражи. – Спасибо за службу.

– Рад служить командо и Дикторату! – вытянулся по-военному конюх.

Эдэр кивнул ему и пошел переодеваться. Скоро причесанный и подтянутый, с мечом и кинжалом в ножнах, он опять появился на площадке для тренировок.