Тут-тук-тук…

Веду пальцем по плечу, пересчитываю родинки, пытаясь угадать, какие из них достанутся нашему сыну — не может быть, чтобы совсем ни одной. Мне нравится та, что около ключицы, и та, что стыдливо прячется в ямке на шее. И еще вот это созвездие, мелкая россыпь слева на груди. Мне нравится каждая из них, но я еще боюсь улетать в те мечты, где у меня будет целая жизнь, чтобы все их пересчитать и составить карту души моего молчаливого мужа.

Когда Адам, так и не открывая глаз, прикладывает ладонь к моему лбу, я чувствую себя ненормальной, полностью больной извращенкой. Простой жест скупой мужской заботы вызывает тяжелую вибрацию, которая поднимается вверх по икрам и внутренней части бедер. Ныряет между ногами, толкает прижаться к нему еще сильнее.

— Прости, что разбудила.

— Как себя чувствуешь, Полина?

— Все хорошо.

Он сонно улыбается, и я не могу найти ни одного трезвого аргумента, чтобы задержать свою руку, когда тянусь к складке у него на щеке. Провожу по ней пальцем, рассеянно улыбаюсь, потому что суточная щетина щекочет кожу. Черчу границу вдоль линии челюсти, спускаюсь по границе подбородка. Снова вверх, к губам: краснею так сильно, что хочется спрятать лицо у Адама на груди, лишь бы не выдать очевидное смущение. Секундная слабость, потому что следом в голову хлещет поток образов из категории «только для взрослых». И Адам, словно разгадав меня, приоткрывает губы. Мне нравится, что они такие полные, без аккуратного контура, и правая сторона ассиметрична с левой. Нравится, что кожа темно-вишневая и мягкая, нравится, как хмурится Адам, когда я щекочу ее несмелым поглаживанием.

— В детстве мне часто снилось, что я слышу крысиный писк сквозь сон, — вдруг говорит он. — Мне рассказывали, где и как меня нашли. Я не мог этого помнить, но крысы были частыми ночными гостями моих кошмаров. Иногда я кричал от страха так громко, что в конце концов меня перевели в другое крыло, подальше ото всех. Чтобы не мешал.

— Я тоже кричу во сне, — признаюсь я.

— У всех свои крысы в прошлом. — Адам открывает глаза и едва касается губами моего согнутого пальца.

Это совсем не поцелуй. Это что-то обнаженное, интимное и сокровенное, только наше и ничье больше. Глаза в глаза, его темные губы на моей бледной коже, горячее дыхание, от которого волоски на руках становятся дыбом.

— Я люблю горячий шоколад, — признаюсь я. — Именно такой, чтобы ложка стояла. И орехи тоже люблю.

Он продолжает смотреть мне в глаза и одними губами, которые все еще притрагиваются к моему пальцу, говорит: «Я знаю».

И я знаю. Чувствую, что все те дни, когда отводила от него взгляд, Адам смотрел. Смотрел так глубоко в меня, куда я сама до сих пор боюсь заглядывать. И сейчас смотрит так же, изучает внимательным взглядом мое горло, в котором я прячу вздох, когда мы одновременно сплетаемся ногами.

«Поцелуешь меня?» — одновременно с ладонью у него на виске, убирая волосы за ухо.

Бесполезно — челка снова сползает ему на глаза, и я чувствую терпкое «Да», когда он накрывает мои губы своими. Мои ладони у него на груди, его ладонь у меня на шее, как будто он хочет поймать те слова, что я не решаюсь произнести вслух.

Мы проникаем друг в друга своим дыханием, смешиваемся растрепанными волосами, продолжаемся в сорванных стонах. Что-то старое рушится без следа, опадает, как дом под снос: сразу целиком, без компромиссов.

— Нам нужна новая кровать. — Адам укладывает большой палец мне на подбородок, ведет до ямки под нижней губой и немного оттягивает вниз, чтобы я приоткрыла рот. Его язык между моими губами всего мгновение, но я прячу влажный поцелуй в свою личную сокровищницу. — Наша.

Не знаю, что будет с нами дальше, но сегодня, сейчас — мы начинаемся.

Странное тепло щекочет меня изнутри. Словно где-то снизу, над развилкой ребер горит маленькая свеча, и тонкая нитка дымка поднимается вверх, наполняя теплом хрупкий мыльный шарик моего счастья.

Адам прикрывает глаза, вздыхает.

— Спать хочу, — бормочет устало, и мне немного жаль отпускать его к Морфею в такой момент. — Глаза просто не открываются.

Я потихоньку выбираюсь из постели, быстро переодеваюсь в домашний костюм и спускаюсь вниз. У меня примерно сорок минут, чтобы сделать комплекс из йоги — хотя бы тот минимум, который доступен в моем положении. Готовка — не моя сильная сторона, но сделать тосты и поджарить бекон могу даже я. И еще кофе, с которым кофемашина справляется на ура.

Странно чувство — спустя почти год семейной жизни впервые готовить завтрак своему мужу. Хотя, конечно, вряд ли это можно назвать полноценным завтраком, но мне хочется, чтобы он чувствовал — мы можем измениться. Я готова сделать столько шагов вперед, сколько понадобиться, чтобы догнать его, взять за руку и дальше пойти вместе. И мне хочется верить, что Адам не будет идти без меня, остановится и подождет.

Я возвращаюсь в собственную спальню, пячусь боком, чтобы открыть дверь, потому что руки заняты подносом. Адам уже не спит: ваяется в кровати вместе с Домиником, который, кажется, ощущает себя принцем мира, когда его во так поглаживают по животу большой теплой ладонью. Мне очень хочется достать фотоаппарат и сделать пару снимков. Не для того, чтобы хвастаться ими в инстаграмме, а просто для себя. Наоборот, мысль о том, что Адама вот такого — расслабленного, лохматого и с тенью щетины на подбородке увидят другие женщины, давит острым приступом ревности. Как будто я откопала клад и не хочу ни с кем делиться, не хочу положенные по закону проценты, хочу забрать все, каждую монетку, как жадный Скрудж.

— Я не слышала, как он плакал, — немного виновато говорю я.

— Ну я же здесь, справились.

Мы «завтракаем» — хрустим тостами и жуем бекон — почти в полной тишине. Адам что-то энергично набирает в телефоне, иногда подключает вторую руку, и тогда ему приходится держать тост прямо зубами. Если потихоньку, не акцентируя внимание, то можно рассмотреть его профиль, хотя пальцы сводит от желания погладить небольшую горбинку у него на носу. Я как-то остро, внезапно, до едва проглоченного вздоха удивления, остро осознаю необходимость изучить его всего. Смотреть, смотреть не переставая, даже во сне. Я ведь еще так многого не знаю, не умею понимать, что он прячет за вот этими немного сведенными бровями, о чем думает, когда чешет кончик носа, что хочет сделать, вдруг поднимая на меня темный взгляд. Возможно, это просто ребячество и не вяжется с моим возрастом, но мне нужно все и сразу, даже если я напьюсь этим мужчиной допьяна.

У Адама звонит телефон, он немного хмурится, бросает на меня странный взгляд.

— Что-то случилось? — Мне хочется забрать у него эту проклятую звонилку, зашвырнуть куда подальше и сделать так, чтобы хоть сегодня реальность не ломилась в наш дом.

— Твоя сестра.

Он никогда не врет, хотя сейчас мне бы хотелось, чтобы он переступил через свои принципы и заменил эти два слова на что-то совершенно нейтральное. Сказал бы, что просто ерунда по работе, что-то, что можно отложить до завтра или навсегда. Но это ведь Адам — он скажет правду в глаза, как есть.