Он с весны снял квартиру на Мытнинской и вел себя прилично, вид на жительство имел исправный – сообщил одному из агентов дворник. Горничных менял довольно часто – видно, не устраивали избалованного хозяина. Ни в чем предосудительном замечен не был – на квартире попоек и буйных сборищ не устраивал. Это, на взгляд дворника, ныне большая редкость в среде молодых людей. С подозрительными особами не водился.

Разочарованный следователь все-таки решил не снимать наружное наблюдение, и его агенты таскались теперь за горничной Соней по всему городу.

Распутать серию убийств Карл Иванович пытался и с другого конца. В результате допросов господ Апышко и Шлегера он пришел к выводу, что убийца, называвшийся их именами, должен был знать их обоих. Значит, где-то их пути пересекались. Вполне возможно, что именно в доме господина Стасова, единственный раз, где встретились и Апышко, и Шлегер, и Тугарин. Вариант был очень соблазнительным – он ограничивал круг подозреваемых. Самого хозяина, великого Стасова, и хорошо знакомого следователю – через доктора Коровкина! – профессора Муромцева Карл Иванович отмел сразу: кандидатуры неподходящие по всем статьям. Оставались еще трое – библиотекарь Кайдалов, ротмистр Золлоев и владелец антрепризы «Аполлон» Иллионский-Третий. Всех троих вызвали уже сегодня в следственный кабинет. И Карл Иванович с нетерпением ожидал их прихода; ему казалось, что вероятный преступник должен был каким-то образом изобличить себя – непроизвольно, неосознанно.

Первым, конечно, под подозрение попадал актер: он мог перевоплотиться и в хлеботорговца, и в руководителя благотворительного фонда. Он видел обоих, у него могли быть накладки – парики, усы, бороды, родинки, подходящие костюмы. Карл Иванович с нетерпением ожидал, когда явится актер проявивший также дурновкусие в выборе сценического имени. Но по какой причине актер, привыкший к театральным смертям, мог решиться на настоящее убийство? Каков был его мотив? Месть? Грабеж? Ревность?

Максим Иллионский-Третий, гладко выбритый и благоухающий сверх всякой меры, явился пред светлые очи следователя ближе к двум часам. Он вошел в кабинет походкой крадущегося льва. Остановился у стола следователя, сдержанно поклонился и настороженно улыбнулся.

– По первому зову закона примчался, – произнес он нараспев звучным голосом, и Карл Иванович поморщился – неужели актер будет изъясняться ритмизированной прозой? Или пойдут в ход цитаты? Что за книжные люди пошли? Ни одного своего слова.

– Прошу вас сесть, господин Иллионский, – сухо указал он на стул.

– Благодарствуйте. – Актер сел, как примерный гимназист – колени вместе, на коленях – котелок.

Следователь оглядел стройного бритоголового красавца – голубые глаза навыкате, густые черные брови, свекольного цвета румянец на щеках. Чистый высокий лоб при ближайшем рассмотрении оказывался пересеченным двумя тонкими морщинами. Актер всем своим видом выражал готовность быть полезным следствию – он даже чуть-чуть приоткрыл маленький чувственный рот, слишком яркий для того, чтобы можно было не заподозрить применение грима – Итак, господин Илионский, я прошу вас ответить на несколько вопросов Вызваны вы по делу об убийстве Глеба Тугарина.

– Вы шутите? – с аффектом воскликнул владелец антрепризы «Аполлон» – Как я могу иметь отношение к этому делу?

– Но вас совершенно не удивило известие о смерти молодого человека Как это объяснить? – Вирхов отметил про себя, что чисто выбритое лицо сидевшего перед ним человека расслабилось – А никак! – пожал плечами актер. – Мне нет никакого дела до Глеба Тугарина.

– Вы были с ним знакомы?

– Видел однажды. В гостях у Стасова. Чахлый неинтересный блондин, никакого артистизма, – презрительно бросил Илионский

– Навещали ли вы господина Тугарина?

– Да на кой черт он мне сдался! У меня с моей антрепризой дел невпроворот! – захохотал Илионский. – А где вы были вчера днем?

– Как где? В своем театре! Мои актеры могут подтвердить! – Недоумение и обида сквозили в каждом слове И лионского – Не думаете ли вы, что я убил этого несчастного? Да мне убийств и смертей и на сцене хватает! У одного Шекспира трупы через каждые пять минут.

– Хорошо Ваши показания мы проверим А теперь скажите мне, что вы думаете по поводу других гостей, которые вместе с Тугариным были у Стасова Имели место какие-нибудь инциденты, связанные с Тугариным? Недоразумения между ним и другими гостями? Какая-либо напряженность?

Весь облик актера выражал сомнение

– А что из себя представляет ротмистр Золлоев?

– О! Мужчина-орел, мужчина-воин! Мечта всех провинциальных барышень! Сколько таких героев я сам переиграл на сцене1 И благодаря этим ролям, думаю, во множестве городов Российской империи подрастают мои внебрачные дети...

– И мужчина-орел способен на убийство? – вкрадчиво спросил Карл Иванович – Конечно! – воскликнул актер. – Дело военного и состоит в том, чтобы убивать врагов – Но не бледных же юношей, увиденных впервые в жизни? – подогревал актера Вирхов – Смотря каких юношей. Если тех, кто является соперником в сердечных делах.

– Господин Иллионский, я вас серьезно спрашиваю, а вы комедию ломаете, – нарочито-обиженным тоном прервал его Вирхов. – Какая комедия, если стрела Амура поражает кавказское сердце? – воскликнул Илионский. – Это трагедия! Подлинная трагедия! Не слабее античной! – Так вы утверждаете, что господин Золлоев мог убить Глеба Тугарина из ревности? – Голос следователя стал грозным, Карл Иванович даже привстал из-за стола.

– Я этого не утверждал! – выкатил глаза актер. – Вы меня не правильно поняли. – Вам знаком этот предмет? – Следователь вынул из ящика стилет, которым было совершено убийство в Медвежьем переулке. – Видели ли вы это оружие в руках ротмистра?

– Стилет в руках ротмистра великокняжеского конвоя? Конечно, не видел, – отпрянул актер. – Это и есть орудие убийства?

– А о какой стреле Амура вы тут разглагольствовали? – хлопнул кулаком по столу Вирхов.

– Да я теоретически, фигурально, – упавшим голосом произнес актер. – Может быть, они прежде встречались и их пути пересекались. А может быть, ротмистра свела с ума барышня Муромцева, как знать... Он, как мне показалось, был под впечатлением... Подлинная красавица, удивительная... Блондинка к тому же...

– И что, вы думаете, что из-за ревности ротмистр Золлоев мог убить Тугарина?

– Думать – не моя профессия, – ответил развязно актер. – Меня думать никто не учил, я только играть умею – и с меня довольно. Вы спрашиваете – я отвечаю. И, признаюсь вам, ничего не думаю.

– Вот это-то и скверно. – Вирхов чувствовал подступающую злость. – Думать надо всегда. А что, барышня Муромцева и на вас произвела впечатление? Которую, кстати, вы имеете в виду? У профессора две дочери.

– Старшую, разумеется! – Актер был явно обижен. – Я не скрываю, что восхищен ею! Из нее могла бы получиться настоящая примадонна. Правда, пока слишком тощенькая, но когда формы ее округлятся, ей не будет равных.