— Но в Воле вроде немцы, — засомневался Иван.

— Немцы могут быть везде, — отрезал Юзеф. — На главных артериях Воли они есть точно. На Гредутова повстанцы не действовали, там оставалось много мирных жителей, жизнями которых боялись рисковать. Там разрушили почти все дома — еще зимой. Люди ютятся в подвалах. Бои последнего месяца шли западнее и восточнее. По Гредутова мы можем проскочить. Немцы туда не ходят, считают ниже своего достоинства воевать с детьми и стариками. А вот с коллаборантами можем встретиться. Но их подготовка значительно ниже, чем у регулярной армии… Гредутова пересекается с улицей Мостова, а там дворами четыре квартала…

— Через реку предлагаешь вплавь? Или перепрыгнем?

— Перепрыгнем, — без тени юмора отозвался Маранц. — За излучиной метрах в ста будет отмель — там когда-то дамбу начинали, да бросили. Там можно по щиколотку, можно прыжками, лишь бы на пулю бродячего снайпера не наткнуться…

Прогулка по стыку двух районов не оставила приятных воспоминаний. Светлее не становилось, тучи создавали неодолимую завесу от солнечных лучей. Как-то похолодало, да еще густая изморось висела в воздухе. Речку перебегали по одному, прикрывая бегущих, и только Юзеф с Тельмой шли вдвоем, поскольку в одиночку немка бы далеко не ушла, ноги, обутые в тяжелые ботинки с дырками, постоянно разъезжались. Как-то ненавязчиво вышло — и для всех неожиданно, что Юзеф взял шефство над девушкой. Сам не мог понять, почему так получилось, поэтому хмурился и лишь задумчиво созерцал ее слипшиеся волосы. Для Марии не нашлось запасной одежды, она перетянула ремнем накидку с капюшоном, и это хоть как-то вуалировало ее вопиющее облачение. Хрустели камни под ногами, гнилые ветки, чернели воронки от случайно залетевших на пустырь снарядов. Растерзанные кусты, канавы, головешки каких-то мастерских, уже рукой подать до окутанных мглой кварталов…

На улицу Гредутова вошли без всяких опознавательных знаков в одежде. Рваные сапоги, обмусоленная «гражданка», увешаны оружием, немецкими подсумками и патронташами. Повстанцы не будут стрелять по такой компании — хотя бы ради приличия выяснят, кто такие. А вот немцы и их подельники — охотно, и сразу на поражение. Проезжая часть была самоубийственным вариантом, люди прижимались к обгоревшим стенам, подмечали укрытия, когда собирались куда-то перебежать. Иван со скепсисом поглядывал на своих спутников — как поведут себя в стычке? Как в басне Крылова про лебедя, рака и щуку? Ночной бой — не показатель, там работали стадные рефлексы и инстинкты самосохранения. Он невольно ухмылялся — занятная подобралась компания. Интернационал во всей красе — что еще надо для полного пролетарского счастья? Двое русских, немка, англичанин, поляк, еврей…

Район был, мягко говоря, бедноватый. Ни готической пышности, ни интерьеров в стиле ар-деко. Но дома здесь строили добротные — из кирпича и камня. Квартал на семьдесят процентов был разрушен, на месте многих домов вздымались горы мусора и отдельные устоявшие стены с кусками напольных перекрытий. Сделали привал за уцелевшим забором, Януш Ковальский выразил желание слетать на разведку. Он вернулся минут через десять, сообщил, что в округе только штатские, неприятель пока не заходил. Дальше шли, не пригибаясь, но на дорогу не выходили, держали пальцы на спусковых крючках. Шевелились руины, появлялись люди — женщины в беретах и платках, мужчины в заношенных пальто, пиджаках и водолазках. Многие перевязаны, кровь в почерневших бинтах запеклась — последствия осколочных ранений. Они с опаской поглядывали на вооруженную группу, подходить не решались — видно, имелся неприятный опыт. Рискнул лишь небритый дед с костылем, спросил, кто такие, куда и откуда. Озадаченно уставился на немецкие галифе Ивана, обросшие толстым слоем грязи, и помотал головой, словно стряхивал наваждение.

— Все в порядке, отец, — устало сказал Иван. — Доброго дня вам. Мы свои, из центра идем. Немцы есть в районе — или еще какая пакость?

— Пакость вчера была, сынок, — ответствовал пожилой горожанин. — Целый грузовик этой пакости высадился в Осаднем переулке — там, где кукольный театр был. Уж не знаю, кто такие, чернявые, смуглые, на непонятном языке болтали. Форма вроде немецкая, а повязки на рукавах зеленые, белым что-то написано…

Иван поморщился. Не «что-то», а «Osttürkische Waffen-Verbände der SS» — «Восточнотюркские вооруженные соединения СС». Татары, узбеки, азербайджанцы, туркмены — как правило, бывшие военнослужащие Красной армии, перебежавшие к немцам. К концу войны немцы уже не были такими привередливыми — ставили под ружье все, что могли найти.

— Кричали, что здесь должны быть евреи — мол, прячутся в театре, им сообщили добрые люди… — вздохнул старик. — Не нашли никого, понятно, здесь давно нет никаких евреев… Так пошли облавой по соседним домам, хватали всех, кто попадется, расстреляли нескольких наших мужчин… А через час уехали — и больше никого…

Старик о чем-то спрашивал, пристально смотрел в глаза, требовал сказать, когда все кончится. Люди отворачивались, пожимали плечами. Не говорить же ему, что восстание почти подавлено, и все кончится очень скоро, а там и Красная армия придет. Подходили другие люди, плакали женщины, жаловались, что им некуда пойти, свои бросили. А каратели приезжают в район, как на охоту — позабавятся и, довольные, уезжают. Доколе это терпеть?! Информацией о расположении противника эти люди не владели, дальше своего ареала обитания не выглядывали. Жителей в районе оставалось много. Люди обитали не только в подвалах, но и в разрушенных квартирах многоэтажных домов. В оконных проемах кто-то шевелился, кое-где тянулся дымок — жгли мебель, чтобы согреться или что-то приготовить…

Вперед — спортивным шагом! Двигались с ускорением, почти бежали, не отвлекаясь на людей, лезущих с вопросами и упреками. Всех не пережалеть, воду в вино не превратить, и всю улицу пачкой галет не накормишь! Этот марш-бросок в голове отложился смутно, народ потел, спотыкался, но никто не роптал. Квартал оборвался, Т-образный перекресток — пересечение с улицей Мостова, несколько переулков вгрызались в мешанину городских руин. Мостова была завалена мусором, ее не расчищали. В фасадных стенах зияли пробоины, в пыли валялось растоптанное красно-белое полотнище без древка — символ и позор Варшавского восстания. Юзеф выстрелил пальцем — туда, и маленькая группа потекла через дорогу в узкий переулок…

Они переползали через битые кирпичи и оконные рамы, выбрались на маленькую площадь с бетонным сооружением посередине — раньше, видимо, фонтан, а теперь гора бетона и железных труб, увенчанная расколовшимся скульптурным изваянием — ангелом с крылышками. За фонтаном — трехэтажное здание с черными глазницами, частично уцелевшее, остальные строения — слева и справа — выходили на пятак глухими стенами. В этой местности орудовали каратели! Люди лежали за вздыбленными плитами, в снарядных воронках на месте выбитой брусчатки, с ужасом смотрели на происходящее. У бетонной стены стоял трехтонный зачехленный «Опель» — на нем и прибыла команда к месту экзекуции. Знали, куда шли — очевидно, получили информацию о «недопустимом» скоплении гражданских в здешних подвалах. Сновала вооруженная публика — немецкая форма, пилотки, «конфедератки», петлицы коллаборационистов. Георгиевский крест на шевронах, и конный Георгий-Победоносец пронзает змея — «РОНА», ублюдки расстрелянного Бронислава Каминского! Среди них было несколько поляков — полувоенная одежда, карабины, повязки польской полиции. Небритые, грязные, какие-то неряшливые. В окнах здания напротив зевала парочка наблюдателей из той же компании — особую бдительность эти люди не проявляли. Каратели шатались по маленькой площади, похабно ржали. Под стеной за фонтаном лежали расстрелянные люди. Обычные горожане, женщины, пожилые мужчины, пара подростков. Их выстроили лицом к стене и стреляли по затылкам. По стене еще струилось содержимое расколотых черепов.