Мы прошли через гостиную в столовую. Завидев нас, Уильям поднял голову.

— Доброе утро, — поздоровался он, а затем с подозрением спросил: — Как ваши глаза, Йен?

— Приятель Финбоу полагает, что повода для беспокойства нет, — сказал я, отметив, что делаю успехи в искусстве лжи.

— Хорошо. — В голосе Уильяма сквозила ирония. — Что за игры, черт возьми, вы устроили этой ночью?

— Называется «отними туфлю», — мягко ответил Финбоу. — Прекрасная игра, Уильям, рекомендую попробовать: предотвращает преждевременное старение.

Тоня лежала на диване. Я заметил, как сверкнули ее глаза в ответ на реплику Финбоу.

— Привет, — с вызовом сказала она, словно ждала, что мы заведем речь о минувшей ночи.

Кристофер улыбался, отчего его смуглое лицо прорезали симпатичные морщинки.

— Доброе утро. — Финбоу предпочел игнорировать напряженную атмосферу в комнате. — Мы с Йеном вернулись довольно поздно и, боюсь, слишком долго спали. Хорошо, что вы не стали нас ждать и позавтракали. Теперь наш черед.

Филипп и Эвис молча сидели за столом. Оба выглядели бледными, но при нашем появлении выдавили улыбки.

Миссис Тафтс поставила перед нами тарелки с яйцами и беконом.

— Холодные, — сообщила она.

— Что вовсе не удивительно, — заметил Финбоу. — Мы поздно легли, миссис Тафтс… разумеется, вы должны помнить.

Миссис Тафтс презрительно фыркнула.

— Мистер Финбоу, — мрачно произнесла она, — я сдержала обещание и не сказала ни слова из того, что думаю о бесстыдстве, которое прошлой ночью имело место под этой крышей. Стоять тут, позволяя этим молодым мужчинам и женщинам завтракать, словно ничего не случилось, и не говорить им, что я думаю об их недостойном поведении, — одно из самых тяжких испытаний в жизни. И не думайте, мистер Финбоу, что я дала слово ради вас. Я пообещала молчать, потому что мне рекомендовали по возможности слушаться вас во всем. Человек, которому я могу верить.

— Кто же он? — поинтересовался Филипп.

— Сержант Биррел, — ответила миссис Тафтс. — Но если бы сержант Биррел предупредил меня, что вы, мистер Финбоу, станете поощрять подобное поведение, я бы никогда не ответила ему: «Алоиз, я сделаю все, что смогу, для мистера Финбоу». Ночью я дала вам обещание, мистер Финбоу, но это в последний раз. Последний! Я отправилась спать, сгорая от стыда, а утром проснулась, не зная, куда девать глаза.

— Та-ак! — ответил Финбоу, разрезая холодное яйцо. — Тем не менее не забывайте о своем обещании.

— Меня мучили угрызения совести. — Пухлое лицо миссис Тафтс было сердитым. — Должно ли держать слово, когда совершено зло и никто не возроптал против него? Должно ли?

— Спросите сержанта Биррела, — посоветовал Финбоу.

— Спрошу, — отрезала она и вышла из комнаты.

Эвис слушала эту тираду с улыбкой на усталом лице. Но я заметил, что ее длинные пальцы механически, без остановки, крутят кольцо для салфетки; контраст между нервными пальцами и бесстрастным лицом был настолько разителен, что я не мог не ощутить тревогу Эвис и усилия, которые она прилагает, чтобы держать себя в руках. Напряжение девушки передалось мне, и я чувствовал себя неуютно, слушая гневные речи миссис Тафтс. Мне кажется, иногда фарс способен послужить разрядкой для сильных чувств, но бывают ситуации, когда он лишь усиливает страдания. Я видел, что миссис Тафтс привносит в атмосферу некую истерическую нотку.

Когда экономка ушла, Эвис взглянула на Финбоу с тем же выражением, что и Тоня несколько минут назад в гостиной. Она тоже ждала упоминания о событиях минувшей ночи. Будь я здесь один, молодые люди, наверное, отнеслись бы ко мне как к доброму дядюшке — поцеловали и заверили, что беспокоиться не о чем. Финбоу, конечно, вызывал у них симпатию, однако они на подсознательном уровне чувствовали, что обязаны с ним объясниться.

Финбоу же с полным безразличием кромсал холодное яйцо, а затем принялся обсуждать финансовые вопросы. Он объяснил Эвис происхождение, преимущества и недостатки золотого стандарта. Причем объяснил очень понятно и даже с некоторой долей юмора — до сих пор я считал, что юмор и экономические теории несовместимы. Тем не менее меня не покидала уверенность, что Эвис на грани срыва. Однако она вежливо слушала и даже задала один или два относящихся к делу вопроса. Я не отрывал взгляда от ее бледного, печального лица с темными кругами вокруг глаз. Тем временем Финбоу подвел итог:

— Это совсем не сложно. Гораздо проще, чем запутанная ситуация, в которой вы все оказались.

Меня шокировала откровенная, расчетливая жестокость его слов. Эвис пристально смотрела на него своими огромными глазами. Филипп сделал неуклюжую попытку рассмеяться.

— На мой взгляд, обычное дело, — сказал он.

— Не совсем обычное, — тихим голосом возразил Финбоу.

Он намазал мармелад на тост и принялся излагать свои взгляды на японский империализм. Должен заметить, что мой друг был разносторонним человеком, но не обладал особыми познаниями в какой-то одной области, как это бывает в детективных романах, — если не считать некоторых тонкостей, связанных с Китаем, но я не берусь об этом судить.

Наконец мы перешли в гостиную, присоединившись к остальным. Молодые люди никуда не ушли: на месте их удерживала апатия, характерная для второй стадии тревоги. Сначала взволнованный человек активен и не может усидеть на месте. Потом он доходит до состояния, когда страхи полностью парализуют его и у него остается единственное желание — услышать самое худшее. Тоня по-прежнему сидела на диване, сцепив руки на затылке. Уильям читал детектив — кажется, книга называлась «Насильственная смерть». Кристофер делал какие-то пометки на обороте письма. Эвис и Филипп молчали. Финбоу бодрым голосом обратился ко всем присутствующим:

— Мы только что обсуждали положение на Дальнем Востоке.

— А, — без особого интереса откликнулся Уильям, отрываясь от книги. — Вас это волнует?

— Конечно, волнует. Меня волнует все, что оказывает влияние на жизнь нескольких миллионов китайцев.

— Простите за эгоизм, — вступил в разговор Кристофер, — но в данный момент, черт возьми, собственная судьба меня волнует гораздо больше, чем любое количество китайцев.

— Когда вы с Уильямом станете старше, — назидательно произнес Финбоу, — ваши взгляды изменятся.

— Глупости, — возразил Уильям. — С вашим поколением общественное сознание в Англии исчерпало себя. Вы все были слишком озабочены будущим мира. Посмотрите, что из этого вышло! Взгляните на нас с Кристофером. Наши первые воспоминания — это военная истерия, нервы и нескончаемые глупости. Подростками мы пережили послевоенные годы — я бы сказал, глупейшие годы. А теперь, только-только устроив свою жизнь, мы получаем финансовый кризис, грозящий разрушить все. Это наследие вашего поколения, Финбоу, и вашего проклятого общественного сознания. Вы понимаете, что у нас не осталось надежды? Вы понимаете, что нас интересует только собственная жизнь, а весь остальной мир пусть катится к черту?