и облегчения, которые обеспечивает нам Моппет, порой недостаточно. Временами, когда наваливаются дела, и Уинстон постоянно требует моего внимания, желание сбежать – за границу или в какой-нибудь укромный уголок в стране – охватывает меня с головой. Я цепляюсь за конструкцию, которую создала, чтобы не пережить снова нервное истощение. Я говорю себе, что должна оставаться сильной, что у меня есть силы, чтобы возвести баррикаду против этой угрозы. И Рождество – важнейшая часть моей твердыни.

Настоящий шкафчик джинна забит под завязку рождественскими подарками, которые я готовила с лета. Теперь они запакованы, перевязаны ленточками и готовы для рождественского утра. Остается только закончить с последними украшениями и меню, чтобы этот семейный праздник стал лучшим в Чартвелле[58]. Он просто обязан быть таким.

Я спускаюсь по лестнице в поисках моей верной кузины Моппет или Наны, как порой ее зовут дети. Я чуть не сталкиваюсь по дороге с этой милой тридцатипятилетней женщиной. Несмотря на ее растущую полноту, она быстро идет своим резким шагом через вестибюль, явно погрузившись в мысли о детях.

– Ах, Моппет, я как раз тебя и искала. Не знаешь, остролист и плющ уже можно вешать?

Украшения дома – не ее забота, но никто не знает внутреннего механизма Чартвелла лучше Моппет, и ей нравится быть хранительницей всех знаний о Чартвелле, так что она не удивляется вопросу. Уинстон купил Чартвелл в сентябре 1922 года, после рождения Мэри. Мы всегда хотели купить сельский дом и активно искали подходящее строение и участок, но Уинстон купил его без моего ведома и согласия – единственное предательство с его стороны. Поначалу я была в таком бешенстве, что отказалась туда ехать. Как только я сдалась и согласилась, мой гнев только разгорелся. Да, я была согласна с Уинстоном, дом действительно стоял среди совершенно английских видов кентского Уилда[59], Саут-Даунса и травянистых склонов к северу от дома, выходивших к роднику, тому самому Чарту, который впадает в ручей, но сам дом был чудовищен. Его основание по слухам относилось ко временам Генриха VIII, и кто-то потом возвел на нем невзрачное викторианское здание. Когда мы начали – и еще не закончили – перестройку, чтобы сделать дом пригодным для проживания семьи из шести человек плюс обслуга, да еще с учетом будущих приемов, мы обнаружили серьезные проблемы с сыростью и с плесневым грибком, так что Чартвелл высосал из нас уйму денег и сил.

И все же, несмотря на то, как туго мне приходится, я позволила Уинстону заниматься Чартвеллом со всеми его бедами, поскольку понимаю то, чего не понимает он. После титанических усилий со стороны каждого из нас Уинстон, в конце концов, ушел из власти – и хорошо – в 1929 году. Он то занимал, то терял место в парламенте начиная с 1922 года, пока, к моему ужасу, не вернулся снова в Консервативную партию в 1924 году, что дало ему несколько лет в парламенте и роль министра финансов в кабинете в критические послевоенные годы восстановления и перестройки не только нашей экономики, но и всех других. Но потом, несмотря на смену партии, его положение стало непрочным, поскольку он впал в немилость как у консерваторов, так и у избирателей отчасти из-за отказа дать статус доминиона Индии, что позволило бы им самим через нескольких лет решать свои проблемы. Лишившись власти в правительстве, Уинстон смог сосредоточиться на Чартвелле и строить там свою мечту об идеальной Англии. Теперь, вместо того чтобы разрабатывать внутреннюю политику и экономику, заниматься проблемами рабочего класса и международными отношениями, он возводит стены, создает пруды, делает домики на деревьях для детей, даже строит теннисный корт и бассейн. Мечта та же самая, только масштаб другой.

Конечно, нам теперь приходится экономить, поскольку жалованья Уинстону уже не платят. Поэтому он содержит всех нас писательством, поскольку 1929 год приносит не только потерю власти, но и обесценивание его наследства и всех наших сбережений из-за краха рынка. На самом деле, это такое облегчение не стоять у него за спиной на политических митингах и собраниях и обедах, где он превозносит достоинства Консервативной партии, которую я не поддерживаю. Единства мнения, которое мы некогда разделяли почти во всех сферах политики, больше не существует. Наше расхождение по поводу самоуправления Индии – лишь одно из многих. Остается только преданность друг другу и семье.

Но его требовательность не ушла вместе с властью, как и его вспышки гнева и склонность к излишествам. Если уж на то пошло, его потребности в комфорте, порядке и во мне теперь только усилились, когда фокус его внимания сместился с государственных дел на его писательство и Чартвелл, и я обнаруживаю, что когда его расписание выполняется в точности, он менее склонен к выходкам, а я очень не хочу, чтобы кто-то в доме от них пострадал – ни дети, ни прислуга, ни я.

В результате значительная часть моего времени и энергии тратится на удовлетворение нужд Уинстона. Я устраиваю так, чтобы его длинная ванная наполнялась два раза в день ровно в полдень и семь вечера, и температура была 98[60] градусов с подогревом до 104. Чтобы одежда после его банного ритуала была готова и разложена вместе с кремовой сорочкой для утра и белой для вечера, его газеты разглажены, собраны и сложены надлежащим образом, и шесть его зубных щеток разложены в ряд для использования строго по очереди.

Ланч подают в 13:15, а ужин ровно в 20:30, даже если Уинстон к этому моменту не появляется. Я советуюсь с кухаркой по поводу здорового английского меню, предпочитаемого Уинстоном, хотя и не люблю его, обязательно с ростбифом и йоркширским пудингом, бульоном и камбалой, шоколадными эклерами, фазаном и крабом. И я в доступе для него постоянно, позовет ли он меня как обычно днем на игру в безик[61] или обсудить политические вопросы. Все наши взлеты и падения зависят от Уинстона, и потому я подчиняюсь, невзирая на перемены в его настроении. С учетом смены его политических взглядов мне проще фокусироваться на мелочах нашей жизни, и я понимаю – какое счастье, что у меня есть слуги. Когда мои усилия идут прахом и настроение становится тяжелым, я по совету моей кузины Венеции занимаюсь садом. Сама она великолепная садовница, разводит пчел или путешествует. Я решительно настроена сохранить нашу семью и брак – даже если мы не будем процветать – и не позволю себе закончить дни как мама, которая умерла в конце