– А когда вы с женой переехали в Германию?

– Лет десять назад.

– И как ей здесь? Это же совсем не то, что Америка, – спрашиваю я, словно меня беспокоят ее привычки к шоппингу.

– Ей очень нравится культурная жизнь Германии.

– Так вы не были в Европе во время Великой войны? – перебивает Уинстон, теперь чуть более сочувственно, когда понимает, что Путци не воевал против него.

– Нет. Я пересидел ее в Нью-Йорке.

– Ностальгия в конце концов вернула вас домой.

– На самом деле, один член клуба «Пудинг», работавший на посольство США, попросил меня оказать ему услугу, когда я навещал семью.

– Правда? – Уинстон возится с зажигалкой, чтобы закурить очередную сигару, словно его не интересует разговор.

– Да, он хотел, чтобы я понаблюдал за объединением национал-социалистов и сообщал ему. Вряд ли он ожидал, что меня так впечатлит герр Гитлер и его способность вдохновлять немецкий народ. Настолько, что я вернулся в Германию, – отвечает Путци.

– Тогда вы и начали работать на партию?

– Нет, когда я подружился с Адольфом. Только после того, как я некоторое время уже был знаком с ним и поверил в его способность возродить дух немецкой нации, который, по моему мнению, был утрачен после Великой войны, я легализовал свои взаимоотношения с партией.

Меня одновременно и очаровывает, и отталкивает несовместимость утонченности этого человека и его поддержки Гитлера. Хотя я и знаю, что Национал-социалистическая партия получила больше мест в немецком парламенте, я полагала, что их поддерживает более грубый сорт людей, к которым и обращен популизм Гитлера. Но не такой человек, который называет Гитлера по имени.

– И как же Гитлер утешит скорби Германии после Версальского договора? – Уинстон спрашивает о самом тревожном моменте в речах этого странного лидера.

– Он не стремится к развязыванию войны или агрессии, если вы об этом.

– Мне кажется, именно это беспокоит всех, – бормочет Уинстон.

– Мы проехали мимо большого количества коричневых, занимавшихся военной подготовкой, когда возвращались в Мюнхен с Бленхеймского поля. Я думала, что такое не разрешено, – добавляю я, не упоминая напрямую запрет Версальского договора. Соль на раны и все такое.

Путци продолжает ровно улыбаться. Он наверняка блестящий пресс-секретарь, думаю я, когда он отвечает:

– Версальской договор запрещает Германии иметь армию больше определенного размера среди прочего. Но в нем ничего не говорится о формировании политическими партиями военизированных групп для собственной защиты.

Ага, думаю я. Так Гитлер обходит закон. Уинстон с полуулыбкой смотрит на меня. Наверняка я задала особенно хороший вопрос.

Подавшись к нам с энергичным выражением лица, Путци говорит:

– Мистер и миссис Черчилль, я думаю, что, если бы вы встретились с Гитлером, вы бы успокоились.

– Я был бы рад такой возможности, – Уинстон не пытается скрывать своего возбуждения от предложения познакомиться.

Путци вскакивает.

– Если вы серьезно, я могу привести герра Гитлера сегодня вечером побеседовать за кофе с десертом.

Уинстон выпускает большое облако сигарного дыма и говорит:

– Я чертовски серьезен.

Когда мистер Ганфштенгль торопливо покидает ресторан, возвращается официант принять наш заказ. Нервная тишина опускается на нас шестерых, пока подполковник Пакенхэм-Уолш не выдает:

– Неожиданная была встреча.

– Неужели? – говорит Уинстон. – Я не был бы так уверен. Прямо невероятное совпадение, что мистер Ганфштенгль случайно знаком с Рэндольфом и случайно оказался один в баре отеля, когда мы сели выпить.

– Ну правда, папа, – говорит Рэндольф, – ты везде видишь заговор. Я просто познакомился с ним во время агитационного турне…

Уинстон перебивает его.

– С чего бы ему, по-твоему, знакомиться с тобой во время турне? Зачем бы ему сегодня приходить сюда? Из-за меня, конечно.

Рэндольф багровеет от злости, он встает, опрокидывает стул, пугая почти всех обедающих.

– Не все вращается вокруг тебя, – орет он, вылетая из бара отеля.

Уинстон пыхает сигарой, и официант приносит первую перемену. Все растерянно замолкают при виде этой стычки, и я, как могу, перевожу разговор на планы на завтрашний день. Мы пересматриваем наш маршрут поездки в сельскую местность вокруг Бленхеймского поля, а Пакенхэм-Уолш говорит о картах, которые сделал для исследования Уинстона. Сара не вымолвила ни слова, испуганная как перспективой приезда Гитлера, так и гневом брата. Я ожидала бы такого поведения от более мягкой Дианы, но не от более прямой Сары.

Когда после первого тарелки уносят, я извиняюсь и ухожу. Я направляюсь в сторону дамского туалета, но обхожу зал вдоль бара отеля, где, как я знаю, отсиживается Рэндольф. Я хочу удостовериться, что он не перепьет.

Как я и подозревала, Рэндольф сидит в темном конце стойки, поглощая пиво. Судя по пустым кружкам, он пьет третью.

– Вряд ли отец хотел обидеть тебя, Рэндольф, – тихо говорю я.

– В этом я с тобой согласен, мама, – отвечает он, не глядя на меня. – Вряд ли это было преднамеренно. Но поскольку он уверен, что мир вращается вокруг него, у него иначе не получается. Уж ты-то должна знать лучше других.

Я напрягаюсь.

– Что ты хочешь сказать?

– Да все твое существование сосредоточено на нем и его требованиях. Он занимает всю тебя, и в тебе не остается места для твоих детей.

Конечно, я это знаю, всегда знала. Но одно дело таить ужасную правду во мраке своей души и совсем другое, когда тебе говорят об этом вслух. Особенно если это твой ребенок, который расплачивается за эту ужасную правду.

От его слов у меня кружится голова, и я почти падаю на стойку. Привалившись к стене, я делаю глубокий вдох и пытаюсь взять себя в руки. Мне словно пощечину дали, и даже думая, оправлюсь ли я когда от этого, я знаю, что должна играть свою роль. Что еще мне остается? Рэндольф прав.

Когда я подхожу к столу, я вижу, что нам подали основное блюдо, и мистер Ганфштенгль вернулся. Но ни намека на Гитлера я не вижу.

– А, Клемми, – приветствует меня Уинстон. – Похоже, что Гитлер в конце концов занят.

– Жаль, – говорю я, хотя испытываю облегчение. После заявления Рэндольфа я не уверена, что смогу выдержать еще и встречу с напористым Гитлером.

– Да, – соглашается мистер Ганфштенгль. – Уверен, если бы встретились с мистером Гитлером, вы успокоились бы. Возможно, мы сможем устроить встречу чуть позже во время вашей поездки?

– Возможно. А пока у нас есть вопрос, который мы хотели бы ему задать. Он мог бы стать основой для нашей беседы при встрече, – предлагает Уинстон.

– Конечно, – отвечает любезный мистер Ганфштенгль.

– Он постоянно ругает Версальский договор, и эту досаду я могу понять и ее можно оставить для будущего разговора. Но еще