Я сказал, что Джордж, в конце концов, может и сам приобрести для себя одно из расхваливаемых в журналах вин, и если он попробует содержимое такой же по видимости бутылки, принесенной Крэйгом, – и соотнесет его со вкусом того вина, которое было им получено по заказу (или все это случится в обратном порядке), то избежать конфуза будет сложно.

Но оказалось, что Крэйг проделывал и такой опыт: он приносил Джорджу две одинаковые бутылки, из которых лишь одна была, условно выражаясь, подмененной. Ни о какой существенной разнице во вкусе Джордж не объявлял.

– Возможно, он не хотел поставить тебя в неловкое положение, – предположил я.

– Э, нет; он безо всяких колебаний провозгласил бы, что мне, как несмышленышу, нагло подсунули junk , и что я понятия не имею, где надобно покупать настоящие вина.

– Если я понял тебя верно, ты потратил немало лет и немало денег – и получил неопровержимые доказательства того, что наш друг Джордж Донован – жалкий сноб и притворщик и не годится на должность сомелье. Имело ли смысл так уж усердствовать?

На это Нортон Крэйг возразил, что в его эксперименте приняли участие более десятка людей, претендующих на достаточное понимание в продукции виноделов, и во всех случаях результаты были статистически одинаковы: различий между предложенной Нортоном ординарной выпивкой и дорогими разливами определенных годов урожая и тому под. ни один из них не ощутил.

– Я давно подозревал, что это распространенное притворство, – вырвалось у меня.

– И я так думал, Ник. Но, может быть, они правы и все эти вина и на самом деле ничем особенным друг от друга не отличаются? Когда нашего друга Джорджа и всех остальных не сбивают с толку журнальные статьи, а наклейки на бутылках одинаковые, люди не дурачат ни себя, ни нас, а пьют да похваливают.

– А если бы наклейки были от вина попроще, а на самом деле в бутылки залить какой-нибудь отборный напиток, они бы его определили как скверный?

– Возможно. А возможно, что и нет.

– Но тогда это означало бы, что они ничего не понимают в винах, а полностью беззащитны перед каким угодно механизмом внушения. Это общеизвестно, Нортон. Почему бы тебе не предложить Джорджу пройти простейший тест: поставь перед ним два бокала, наполненных безымянным вином, и пускай он определит, где рядовая запивка под жареную говядину, а где – какое-нибудь произведение лучших виноделов Франции.

– А если он перепутает, Ник?

– Это будет означать, что он ничего не понимает в винах.

– Совсем не обязательно, Ник. Ты отчего-то считаешь, что ошибки, допущенные по какой угодно причине, исходят только от одной стороны. А другая сторона – она что, безгрешна? Уже двести – или две тысячи – лет ведется глубокомысленная болтовня о лозах, о бочках, о дегустациях, о выдержке, о какой-то купажности и тому подобной дряни (bullshit) – и это все чистейшая правда? Существует хитро организованная международная корпорация с многими миллиардами долларов прибыли, у которой состоят на жаловании сотни и тысячи специалистов, кому поручено поддерживать эту самую древнюю и благородную культуру виноделия так, чтобы прибыль не падала, а наоборот, росла. И есть любители доброго винца, которые стараются его заполучить. Сотрудники корпорации проделывают всё необходимое, чтобы заставить любителя уплатить им подороже. Только так всегда и бывает, Ник. Почему же с вином должно быть иначе? Мой эксперимент состоял не в том, чтобы зажопить нашего Джорджа на притворстве или глупости. Я как раз исходил из того, что он в состоянии допереть, какое вино в него вливают. Я ведь не подсовывал ему собачью мочу, в которую добавлена красная краска, Ник. В этих расфуфыренных бутылках было добропорядочное вино стоимостью от пятнадцати до двадцати пяти долларов за три четверти литра в розничной продаже. И наш друг Джордж вместе с остальными с удовольствием его хлебали. И, значит, подтвердили самое то, что я и предполагал. Они не так уж виноваты, Ник.

Я счел возможным отпустить на добросовестное воспроизведение этого разговора более двух страниц машинописи единственно для того, чтобы достаточно проиллюстрировать – насколько я был им заинтригован. Предмет его не был для меня совершенно чужд. Дело в том, что в библиотеке моего покойного тестя имелась среди прочего некая «Большая Энциклопедия», изданная в России лет сто двадцать тому назад. Илья Семеныч отзывался о ней с особенным уважением, определяя этот 10-ти или 12-томник словом «объективный». Я частенько перелистывал его, обнаруживая при этом массу крайне любопытных мелочей. В частности, в томе на букву «К» меня навсегда поразило замечание, из которого следовало, что будто бы вопрос о французском коньяке не столь уж прост, как это обыкновенно думают, и нуждается во внимательном рассмотрении; к утверждениям производителей и распространителей его разумнее относиться скептически – уже по одному тому только, что объемы предлагаемого к мировой продаже напитка намного превышают возможности виноградников всей провинции Коньяк. Проще сказать, всем этим неисчерпаемым гектолитрам в бочках неоткуда было взяться еще в 1896-м, если память мне не изменяет, году.

Но все это были пустяки, меня давным-давно ничуть не занимавшие.

Поэтому в ходе разговора с Нортоном я изо всех сил старался определить – в чем же состояла связь поднятой им темы с основной причиной моего появления в «Старых Шляпах». Загадку, предложенную мне художницей Макензи, я, естественно, – хотя и безо всякого на то основания – распространил на все прочее происходящее вокруг меня в галерее, воспринимая сказанное мне Крэйгом в качестве своего рода намека, суть которого мне рекомендовали приложить ко всей истории с картиной. К тому же Нортон беседовал со мной о предметах достаточно деликатных, демонстрируя тем самым свое ко мне доверие. И я вообразил, что уже одно это указывало на скрытую, «приточную» подоплеку обсуждаемой нами материи.

– Значит, получается так, что сама Макензи толком не знает, кого ей поручили изобразить, и поэтому злилась?

– Ты почему-то совсем не слушаешь меня, Ник, – заметил по прошествии легкой паузы мой собеседник. – Я не сказал тебе ни слова насчет Макензи и ее занятий. Мы обсуждали совсем другие штуки.

– Совсем другие, а?

– Конечно, Ник. Разве только…

– Да?

– Разве только мне хотелось бы убедить тебя: нет ничего общего между тем, о чем ты меня сейчас спросил, и тем, о чем мы с тобой толковали прежде.

– Тогда к чему ты рассказал мне эту историю насчет вина?

– Я хотел тебя немного развлечь, Ник. Это ничего?..

Я в упор не видел причин, по которым этот симпатичный мне человек, мой, как принято говорить, добрый – что бы там это слово ни означало в наших краях – приятель, пользуясь своим положением, так жестоко измывается надо мною. Но, хотя причины его жестокости были от меня скрыты, это никак не означало, что их не было вовсе. Я всего-то желал бы любых пояснений – чтобы мне указали, намекнули на эти причины. Возможно, все дело было в каком-то несчастном недоразумении: меня кто-то оболгал, оклеветал, выражаясь по-теперешнему – подставил; возможно, мне удалось бы доказать свою правоту; а если я и в самом деле в чем-то виноват (что также вполне допустимо), я попытался бы убедить Крэйга или кого угодно отнестись ко мне со снисхождением.